Стены Иерихона

"Не придавайте государству больше значения, чем оно вам!" - смеялся Говорек. А Чатковский успокаивал его: "Вы не первый чиновник в партийных списках. Прекрасный материал, который умеет держать язык за зубами. Секретные дела ему не в новинку". Ельского подобный тон раздражал. Ему хотелось побольше разузнать о движении, и он опасался сделать неверный шаг. Ельский ценил тот факт, что благодаря Кристине мог наблюдать за ними прямо в гостиной. В этом он отдавал себе отчет. И все же ему хотелось вытащить оттуда Кристину.

Теоретически? И на практике тоже. Он несколько раз основательно говорил с нею об этом.

- Не думаю, что вы долго останетесь у Папары! Ну какая вообще это для вас работа! Вы даже не знаете, как она вам вредит! - Порой столь пылкие советы растапливали оковы светских условностей. - Одно дело-быть хозяйкой политического салона, - поучал он, - другое-клуба.

- Почему, - спрашивала Кристина, - опаснее?

- Об этом я и не говорю даже, - воспользовавшись случаем, он отдал должное собственной сдержанности, - хотя и умираю от страха за вас. Всякий день вас могут отколошматить. А арест! - вздохнул он и простонал: - Боже ты мой!

- Вы говорите, словно самая обыкновенная тетушка! - возмутилась Кристина. - Вы еще скажете, не к лицу!

- Да нет же! - закричал он. - Тетка сказала бы "не к лицу"

про ваши взгляды, а я про работу. Разве она вас не шокирует? - И он взглянул на Кристину с глубочайшим сочувствием.

И тут она набросилась на него с новым аргументом.

- Знаете ли вы, что мне за нее платят? - Получала она сущие гроши, но твердила, что это много, если взамен не надо просиживать восемь часов в день, как на службе, и можно делать, что поручено, когда сама захочешь.

- Если бы я бьш уверен, что вам будет хорошо на какомнибудь порядочном месте, - восклицал Ельский, - я уж точно подыскал бы вам что-нибудь.

- Вот и чудесно! - Она хлопала в ладоши, но он прекрасно знал, что ни одно его предложение не подойдет, поскольку она станет привередничать. Это место плохо, там работают одни идиотки, то-слишком много денег уйдет на трамвай, третье не подойдет, ибо надо многое уметь!

- Отчего вы не скажете, - злился Ельский, - что просто не хотите!

- Ну какой же вы странный. Я вправду хочу!

Это он-то странный! Ельский про себя призывал бога в свидетели. И затем складывал оружие, делал вид, что принимает ее слова всерьез, опять что-то обещал, отчаивался, понимал, что Кристину ему не переубедить, а тем более не переделать! Надо принимать ее такой, какая она есть, а принять ее такойневозможно! Он тревожился, и это оказалось лучшее, что он мог сделать, ибо Кристине становилось искренне жаль себя. И даже это чувство безнадежности, которое ее охватывало, оборачивалось выигрышем, она вдруг делалась сердечной и более доброжелательной, хотя до этого она отбивала у него всякую охоту обращаться к ней.

- Вы, однако, очень взбалмошная! - взволнованно заявлял Ельский.

- Сумасшедшая! - Она нарочито подчеркивала собственную неуравновешенность, предположив вдруг, будто это самая трогательная ее черточка, и просила Ельского сесть поближе и посмотреть на нее. - Я кажусь такой сумасбродной? - спрашивала Кристина. Тут Ельский обязан был непременно вздохнуть раздругой, покачать головой, после чего в конце концов она позволяла ему поцеловать себя, с минуту сидела спокойно, а затем вдруг: - Излишества до добра не доводят! - кричала или же, расхохотавшись ему прямо в лицо, бросала: - Хватит, а то еще чуть-чуть-и будет слишком!

Всякий раз, когда в подобных случаях на нее нападал смех, Ельский обмякал. Это только возбуждало ее, но лишь до тех пор, пока Ельский хандрил. Мужчины в Ельском Кристина не любила, ибо его в нем она не чувствовала.

А Дылонг все продолжал размышлять.

- Ну, - заговорила она, - каков же будет ваш мужской ответ, - это было выражение из ее репертуара.

Теперь она подстегивала им Дылонга! Поздно! И к тому же от самого принципа еще предстояло перейти к деталям. Увы, переход этот не обещал ничего хорошего. Дьшонг побледнел.

Идея Чатковского и нравилась ему, и нет. Если левые действительно по собственной инициативе нападут на Папару! Ба!

Слишком многого хочешь, сам себя в душе высмеял Дылонг.