Стеклобой

– В какой день? – раздраженно спросил Романов, обернувшись к ней, и вспомнил про папку. Надо бы сейчас спросить ее и не откладывать.

– Мальчики раз в неделю стирают спортивную форму всей команды. Можно мы у вас футболки постираем, а потом на балконе повесим? Веревку мы взяли, надо только ее натянуть, у вас там есть такие стоечки… – она махнула рукой в сторону балкона. И Романов заметил, что другую руку она все время прячет за спиной.

Романов перебил ее, чтобы не увязнуть в этом щебете.

– Света, вы случайно не брали вчера мою папку? – спросил он, пожалуй, немного громче, чем было уместно.

Она отступила назад.

– Какую папку? – Света непонимающе нахмурилась. – Митя, если вы насчет вчерашнего, то простите, я и сама знаю, что так вести себя невежливо, но вы поймите, если здесь живешь, то всего ведь боишься. Вдруг вы контрабандой, здесь никого ведь… – глаза ее моментально стали испуганными.

– Папка, Света, черная. Вы брали? – он смотрел прямо на нее.

– Нет, у меня только вот…

Ее губы дрогнули, она опустила глаза и протянула Романову что-то. Это была Сашина фотография, его любимая, которую он и сам стащил у бабушки в день знакомства с близнецами. На ней Саша (еще совсем девочка) стоит в лучах солнца, волосы золотым облаком вокруг лица, в камеру она, как всегда, не смотрит.

– Простите… – залепетала Света. – Я не хотела, это случайно, я думала положить на место.

Романов резко вырвал снимок и собрался сказать еще что-то, но тут Света моргнула, развернулась и медленно, как сомнамбула, большая обиженная сомнамбула, вышла из квартиры.

Романов был так зол, что звук хлопнувшей двери осознал только через несколько секунд звенящей тишины. Спокойно, уговаривал он себя, любопытная соседка, ничего особенного.

Он оглянулся – мальчик безмолвно продолжал стоять с тазом в руках.

Романов вздохнул и попросил его, кивнув на дверь:

– Ты извинись там за меня, я, кажется, нагрубил.

– Вы ей понравились, – сказал мальчик, поправляя очки и подхватывая таз. – Если кто понравится – тащит мелкие вещи, а потом возвращает. Новенькие всегда сердятся, а как сами свой бонус получат, быстро привыкают. Как говорится, свой бонус болит сильнее.

– Бонус? Ладно, – пробормотал Романов, стараясь не вникать.

– Я постираю? – спросил мальчик и кивнул на ванную.

– Валяй, – обреченно сказал Романов. – Только давай шустрее, мне надо на эту, как ее, на регистрацию. Тебя как звать-то?

– Кирпичиком зовите, – паренек поправил очки. – А вас?

– Зови дядей Митей, – усмехнулся Романов и вспомнил, что дети называли его по фамилии, даже когда еще не умели хорошо выговаривать звук «р». Правда однажды, сидя в приемной директора, он услышал обрывок фразы «а отец нам разрешает», и дальше уже было неважно, что ему будут говорить про их прегрешения.

Через две сигареты и чашку со Светиным кофе, который, как назло, оказался неплохим, он заглянул в ванную и понял, что должен вмешаться, иначе большая стирка грозит продлиться большую вечность, а опаздывать к квартирной мегере не хотелось.

Романов на всякий случай закрыл входную дверь изнутри на металлическую маленькую задвижку и вернулся в ванную, где Кирпичик, мокрый с ног до головы, барахтался среди айсбергов футболок. «Что она там говорила про форму? – подумал Романов. – Какое-то форменное безобразие».

Романов решительно закатал рукава и опустил руки в теплую пену. Ощущения были новыми. Конечно, одежду пацанов часто приходилось отстирывать от краски, рисовального угля и туши, но стиральная машинка всегда спасала. Он даже научился читать таинственные знаки на бирках их одежды. Однажды в булочной он увидел, что из-за капюшонов виднеются эти ярлычки, потому что свитера он натянул наизнанку. И тогда он подумал, что именно так, наверное, и выглядят дети, которых покупают в магазине – двое румяных пятилеток, с небольшой инструкцией, торчащей из-за шиворота. Он не видел, как они появились на свет, не грел для них молоко, не пеленал и не укачивал, а ниоткуда возник в их жизни и сразу повел в булочную за пирожками с яблоками.

Через полчаса сражений они сидели с Кирпичиком на балконе и любовались прекрасной картиной. Белоснежные футболки с красными номерами, идущими подряд от первого до одиннадцатого, висели тремя ровными рядами. Опять накрапывал дождь, небо заволокло тучами, ветер трепал футболки, и они были похожи на выстроившиеся по порядку образцовые привидения. Пора было идти в город.

По адресу «Прачечный переулок, 12» оказалась целая вереница домов, и по пыльной, когда-то черной с золотом табличке на стене Романов понял, что все они относятся к стекольному заводу № 9. Сам же завод уходил в бесконечность, на горизонте маячили трубы, а Прачечный переулок был вроде заставы, которая преграждала путь сетью мелких, но цепких административных зданий. За кирпичным забором ощущалось нечто большое и живое, издающее мерный гул, и эти звуки говорили о том, что вдалеке идет Процесс.