Ставок больше нет

В отличие от многих других слов русского языка, слово "регистрация" в представлении кавказца неразрывно было связано с другим словом – "штраф". Причем размер этого самого "штрафа" определялся работником милиции самостоятельно исходя из кажущегося или реального благосостояния "нарушителя" и собственной "обиды за державу" сотрудника. А в современной российской милиции имеется море автономных служб. Общественная безопасность, криминальная милиция, охрана, патрульно-постовая служба, ОМОН, ОБНОН и так далее, так далее, так далее... И каждый человек в погонах озабочен состоянием правопорядка в стране, особенно вопросом нелегальных мигрантов, которых старается выявлять на каждом шагу, благо особого труда это не представляет – уроженца солнечного юга невозможно перепутать с аборигенами. А все поголовно российские милиционеры были твердо уверены в том, что Кавказ – земля богатеев.

Оценив перспективы нового знакомства и связанных с ним финансовых потерь, азер, которого, разумеется, звали Мамедом, загрустил. И Володе оставалось только намекнуть на то, что его интересует не "штраф", а всего лишь информация. Несколько слов. И никто не узнает, кем и кому эти слова были сказаны.

"Въехав в тему", кавказец воспрянул. Канэчна, он знает эта челавэк! Здэсь живот, сапсэм радом! Пятиэтажка во-он за тем углом! Второй падъэзд, третий этаж, направо! Когда дома бывает? Нэт, этого он, Мамед, нэ знает! Но можна во двор "Ныва" сматрэт! У него дэнги нэт, сапсэм нэт! Поэтому он за киоск рассчитался "тачком"! Хароший машин, "Ныва", сапсем новый! Красывый, красный...

В принципе, большего Решетилову от торгаша-"нелегала" и не нужно было. Дальше уже дело техники, которой он овладел на вполне приличном уровне.

Распрощавшись с Мамедом, который не скрывал своей радости по поводу того, что ему удалось легко отделаться от стража порядка, оперативник направился туда, куда ему указали, – за угол.

Манушко жил в блочной полуразрушенной пятиэтажке-"секционке". Это так теперь, в наши дни, называются прежние коммуналки, где "на двадцать девять комнаток всего одна уборная". Проще говоря, в доме, предназначенном для бедных. Даже скорее нищих.

Никакой "Нивы", как новой, так и старой, во дворе не наблюдалось. Бабушек, с которыми можно было бы пообщаться, тоже. И Владимиру пришлось идти напрямую, без предварительной "пробивки", которая вообще-то обязательна в таких ситуациях.

Захламленный вонючий подъезд, третий этаж, обшарпанная дверь без звонка.

На стук опера открыла какая-то неопрятная женщина неопределенного возраста. Ничего не спрашивала – просто стояла на пороге и молча взирала на пришельца пустыми глазами. Вообще у Владимира сложилось такое впечатление, что она его не видит.

– А Саша Манушко здесь живет? – поинтересовался лейтенант. Представляться он не счел нужным.

Впрочем, "милую даму" его личность и профессиональная принадлежность не интересовали. Не произнеся ни слова, она махнула рукой куда-то в глубину длинного темного коридора, развернулась и, не обращая больше на гостя внимания, направилась в боковое ответвление, слегка покачиваясь на ходу. Владимир еще несколько секунд топтался в растерянности перед распахнутой настежь дверью, а потом, плюнув на все условности, шагнул в густой полумрак коммуналки.

Каждая комната большой квартиры жила своей собственной жизнью. Проходя мимо лишь угадывающихся в темноте абрисов дверных проемов, Решетилов имел возможность слышать, как за одним из них кто-то громко и надрывно клянет судьбу-злодейку, за другим – тоскливо и монотонно идет семейный скандал, за третьей дверью хриплый низкий голос произносил короткий, типа шариковского: "Ну, чтобы всем!..", тост.

– Слышь, дай чирик! – послышалось вдруг из темноты.

Решетилов от неожиданности отпрыгнул к противоположной стене коридора. И только потом разглядел говорившего – невысокий и щуплый мужичонка, чья темная, но не от природы, а от технического спирта и застарелой грязи кожа и такая же одежда полностью терялись в полумраке.

– Помираю! – сообщил мужичонка жалостливо. – Похмелиться надо – край! Иначе мотор заклинит!

– Где Манушко живет? – поинтересовался оперативник у этого "домового".

– Здесь, – уверенно ответил тот. – Дай чирик, а?

– Комнату покажи. – Владимир уже лез в карман. Действительно, "домовой" дышал тяжело, с присвистом, голова и руки его тряслись как в лихорадке. "И вправду крякнет..." – соболезнующе подумал лейтенант.

А страждущий, уловивший по интонациям, что ему не будет отказано в спасительном "чирике", уже неслышно семенил по рассохшимся половицам к одной из дверей.

Володя, на ходу извлекая из кармана десятку, двинулся следом за ним.

– Санька! – "Домовой" изо всех оставшихся сил заколотил в дверь кулаком. – Санька, ерш твою медь! К тебе люди пришли!..

И тут же оглянулся на "людей" – ну, как? Оценили старательность?

– Держи! – Владимир протянул мужичку десять рублей. Тот торопливо и ловко сгреб купюру лапкой и тут же исчез. Просто вот так взял и растворился в полумраке. И ни шагов, ни дыхания.