Ставок больше нет

– Света маловато, – сказал кто-то рядом с чеченцем. Вывернув шею под невероятным углом, он увидел одного из "братков", деловито заглядывающего в видоискатель обычной портативной видеокамеры. – Рожу будет не разобрать...

– Ща сделаем! – откликнулся кто-то еще из-за спины, после чего Ахмад услыхал торопливые шаги.

"Будут убивать и на камеру снимать!" – сообразил Ахмад.

Он не боялся смерти – воспитание... Обидно было только, что придется уходить одному – он не сможет прихватить с собой кого-нибудь из убийц, впившись зубами в горло врага, как раненый и загнанный волк.

– Шак-калы! – дал он волю собственной бессильной ярости. На этот раз получилось хорошо, как надо – сурово и грозно. Поэтому он счел возможным добавить: – Свиньи! Всех резать будем!

– Ну-ну, охолони! – Кто-то, стоящий сзади, легонько похлопал чеченца по туго обтянутой джинсами заднице. И тут же прокомментировал: – А ниче попец-то!

Фраза была встречена громким ржанием остальных присутствующих, которых Ахмад не мог видеть – только слышал.

От такого неслыханного для мужчины оскорбления на глазах юного чеченца опять появились слезы. Не помня себя от ярости, он рванулся. Безрезультатно. Проволока держала крепко, и освободиться он не сумел – только еще сильнее ободрал кожу на запястьях, и без того израненных.

Опять послышались шаги и откуда-то сбоку ударил яркий луч света.

– Теперь как?

– Зашибись! – ответил "видеооператор" и, подняв камеру к лицу, скомандовал: – Поехали!

Ахмад был готов ко всему – начиная от простого и безыскусного выстрела в затылок и заканчивая тем, что с него будут медленно снимать кожу. И судьбу свою, какой бы она ни была, готов был встретить достойно, так, как подобает истинному мужчине и воину, настоящему нохчо.

Но только то, что происходило дальше, не укладывалось ни в какие рамки!

Чеченец почувствовал ледяное прикосновение металла к собственной коже сзади, у поясницы. "Нож!" – верно сообразил он и приготовился к ощущению боли. Но только ее не было.

Зато послышался треск разрезаемой плотной материи, и Ахмад вдруг почувствовал, как взрезанные одним движением джинсы вместе с трусами сползают вниз по бедрам, оголяя зад...

– Ухты! – восхищенно пробасил кто-то из-за спины. – Волосатенький ты мой!

С ужасом и омерзением чеченец ощутил чужую шершавую ладонь на своих ягодицах! Он рванулся изо всех сил, забился на столе, как пойманная рыба в сети. Металл наручников безжалостно рвал запястья, трещала на груди модная рубаха, раздираемая в клочки корявой столешницей, но только Ахмад ничего этого не чувствовал. В эту минуту он жил только одним стремлением – вырваться! Умереть к врагам лицом, а не голой задницей!

Но ему не позволили освободиться – навалились, плотнее прижали к столу, полностью лишая возможности двигаться.

– Ну, не дергайся, черножопенький! – сопел в ухо пристраивающийся сзади насильник. – Тебе понравится, бля буду!

Не имеющий возможности шевельнуться, Ахмаддо предела, до боли напряг ягодичные мышцы и во весь голос закричал:

– Не-ет!..

Сейчас "гордый" и "свободолюбивый" чеченец был согласен на все – целовать ноги своих мучителей и даже их следы; вылизывать собственным языком грязный, заплеванный пол подвала; часами стоять перед ними на коленях, умоляя только об одном – чтобы ему позволили умереть мужчиной...

Но только это никак не входило в планы людей Паленого. Крик жертвы перешел в клокочущий то ли вой, то ли стон – нашею Ахмаду набросили скрученную в жгут тряпку. Эта импровизированная удавка перекрыла дыхательное горло и пережала "сонники".

Лишенный притока кислорода мозг отключался, отказываясь контролировать мышцы, заставляя все тело расслабиться, как во сне.

И, погружаясь в этот "сон", Ахмад отрешенно, как сторонний наблюдатель, чувствовал немалое "достоинство" пристраивающегося к нему сзади здоровенного мужика, смазывающего анус чеченца чем-то холодным и жирным... Все это происходило вроде как и не с ним, а с кем-то другим... Шумело в ушах, перед глазами проплывали фантастические разноцветные картины...

Когда это началось, Ахмаду сначала даже не было больно...

2

Посещение места происшествия оставило у Сумина неприятный осадок. Это ведь только кажется, что за тридцать без малого лет службы можно привыкнуть ко всему. На самом же деле это далеко не так. Невозможно привыкнуть к смерти и начать относиться к ней легко.

Вид мертвого тела заставляет любого человека, даже самого прожженного циника, поневоле задуматься о смысле жизни, о бренности всего сущего. А такие вот размышления ой как далеко завести могут! Поэтому и не позволяют люди в погонах себе расслабиться, проявить свои чувства. Скрывают обычный и вполне понятный человеческий страх перед неизведанным под покровом бравады – мы, мол, и не такое видали! – и деланого равнодушия.