Статус-Кво

Мой взгляд метается в сторону его лица и я отчетливо понимаю — не врет. Тварь, столько раз подкашивающая моего отца, портившая моей семье жизнь, загонявшая меня сегодня в клуб, заслонявшая рукой… отшвырнувшая и вставшая под сталь. Человек, ради которого я так душила истерику и боязнь вида крови, пока обрабатывала ножевое, полученное из-за меня, и услышавшая насмешливое «ну ты ж тупая, ты не виновата», а в последствие одно движение ногой. Просто движение. Просто. А сколько там всего…

— Хочу курить.

Молча указывает кивком на пачку лежащую рядом с его бедром, но одновременно придавливает ногой мое колено. Легко, почти ведь неощутимо, и я… остаюсь на месте. Остаюсь. Вливая в себя остатки алкоголя, откидываясь на спинку кровати и прикрывая глаза. Знаю, что сейчас расскажу. Знаю. И хочу.

Глава 6

Дебилизм какой-то, хотела сказать ему я, но вместо этого зачем-то очень тихо выдала:

— «Радон». «Ра-дон». Знаешь, почему такое название?

— По фамилиям учредителей. Ракитин и Донковцев. — Спустя паузу ровно отозвался он.

Его голос тоже негромкий, спокойный. Странный.

— А что случилось с Донковцевым, ты тоже знаешь? — неотрывно смотрела на виски, и мне почему-то хотелось улыбнуться. Горько и… зло.

— Он сидит. — Усмешка, но снова безо льда, что так часто звучит в его голосе. — Опережая твой следующий вопрос — да, знаю почему. Статьи за изнасилование, наркоторговлю и сбыт оружия.

— Официальные. — Невесело хохотнула, чувствуя его взгляд, но не поворачивая к нему лица.

— Что?

— Официальная версия, почему он сидит именно такая. По факту он сидит за то, что двадцать шестого февраля две тысячи третьего нанятые им люди ворвались в наш дом, связали папу, меня с Киром, и на наших глазах избивали мать, спрашивая, где папа хранит деньги, которые он провел через обнальные фирмы. Папа не говорил. Они пригрозили изнасиловать маму, но он снова не сказал. Тогда…

Сбилась. Дрожь по телу. Не могу… Не могу, блять…

— Они… изнасиловали ее? — очень тихо, почти шепотом, очень осторожно, почти нерешительно.

Мой взгляд исподлобья в стену. Прикрыла глаза и почувствовала холод на влажных дорожках по щекам. Зло утерла и медленно, сдавленно, едва заметно кивнула.

— Психологи, папа с Киром… они так и не узнали, что я это помню. Психологи что-то говорили им… знаешь, про реакцию психики, когда она стирает из памяти самые стрессовые моменты…

— Знаю. — Тихий выдох сквозь стиснутые зубы и его нога с дикой силой опускается на мои колени. — Называется диссоциативная психогенная амнезия локализованной формы. Очень удобная вещь, когда не хочешь говорить о… произошедшем. Верно?

Я удивленно повернула к нему лицо и заметила пугающую бледность кожи, но самое худшее — тени в глазах. Тени понимания.

И прорвалось. Жалко и сбито. Он тоже знает это… Тоже было… Прорвалось слезами, задушенными всхлипами, такими… низкими и позорно слабыми. Закрыла лицо руками. Вжала основания ладоней в глазницы, надеясь болью привести в себя. Не помогало. Захлестывало. Не помогало, даже когда в глазах стало очень больно. Не помогало. Вообще. Сука. Нельзя. Господи.

Помог рывок за предплечье, вынудив упасть к нему на грудь и давление его руки на мой затылок, вынуждающее зарыться лицом в его шею. Я не знаю, сколько прошло времени, пока я лежала вот так, сжавшись, давясь слезами и отзвуками пережитого, режущего и калечащего даже сейчас, а его пальцы с силой, до отметин сжимали мое плечо.

— Ты… все помнишь, да? — едва слышный шепот мне в висок.

— В деталях. — Сквозь зубы рыком и чувствую… что это не только у меня… эти «детали», потому что его пальцы сжали сильнее, придвигая к себе теснее, заставляя плотнее вжаться в его тело.

«Ром, мне страшно…».

Словно в ответ прижимает губы к моему виску, одновременно вторая рука обнимает. Тесно, неудобно. Необходимо.

«Я… пожалуйста, не надо… не трогай меня. Я сама. Сама. Всегда сама».

— Хватит, Ксень. — По телу прокатилась слабая волна онемения от, вроде бы, такого простого слова, но сказанного так и этим голосом. — Хватит… — тихим успокаивающим шепотом мне в висок, мягким скольжением губами по коже, задевая волосы. — Тебе двадцать пять. Это в прошлом. И плевать на это. Это пережито.

— Ты так себе говоришь? — слабо улыбаюсь, усилием воли разжимая скрученные напряжением мышцы. — Когда возникают… «детали»?

— Ну, нет, конечно. — Усмешка мне в висок. Мягкая. Почему-то успокаивающая. — Я обычно себе говорю, мол, давай, Романыч, хули ты расклеился, тряпка ты ебучая, стыдно с тобой рядом находиться. Тебе тридцатка весной, а ты тут нюни пускаешь, как девчонка.

Тихо рассмеялась, прикрывая глаза и чувствуя в ответ нажим его пальцев, ставший сильнее.