Статьи разных лет

Некоторые мои публикации носят обзорный обобщающий характер. Наконец, приходилось мне публично высказывать свои соображения о положении дел в нашей науке.

Первый раз это было в 1972 году, когда я подал в дирекцию Института археологии Академии наук СССР записку «О состоянии первобытной археологии в СССР и в Институте археологии АН СССР». Записка опубликована не была, но получила определенный резонанс и вне стен института, попала в историографические сводки[18].

В 1995 году, после падения коммунистического режима, я высказал свой взгляд на советский период развития отечественной археологии и на ее задачи на новом этапе дважды – в микротиражной брошюре «Русские археологи до и после революции»[19] и в рецензии на книгу Л.C. Клейна «Феномен советской археологии»[20].

Отношение к предложенным оценкам оказалось весьма разным. Если аудитория, собравшаяся на обсуждение моей записки в Институте археологии в 1973 году, была скорее на моей стороне, то в ответе дирекции института, составленной О.Н. Бадером и Д.А. Крайновым, говорилось о «полном отсутствии» у меня «понимания общих задач советской археологической науки».

После публикаций 1990-х годов возмущенную реплику прислала в «Российскую археологию» группа петербургских археологов, а А.Д. Пряхин из Воронежа вопрошал в печати: кто дал право Формозову писать в таком тоне и в таком духе?[21] Отвечу так: это право дает прожитая мною долгая жизнь, вполне обычная – с успехами и поражениями, счастливыми находками и непростительными заблуждениями. В ней была работа на благо науки – так, как я это понимал, – то более, то менее удачная; но никогда не было погони за чинами, званиями, деньгами, саморекламы, стремления угодить лозунгам минуты или сильным мира сего. Прожив без всего этого не такую уж бесплодную жизнь, я не испытываю симпатии к тем, кто отличается именно в только что названном мной направлении, и не вижу нужды скрывать это. Читатели и слушатели вправе со мной в чем-то соглашаться, в чем-то не соглашаться; могут над чем-то задуматься. Моя отстраненность от официальных кругов позволяет мне говорить о многом более прямо, чем это могут позволить себе люди, живущие в гуще жизни и остерегающиеся задеть тех или иных «нужных» и «важных» деятелей. Именно они не захотели публиковать данный текст в момент его заказа.

Но обратимся к существу дела. С тем, что после 1991 года в жизни российской археологии многое изменилось, согласятся все. Судя по тому, что говорилось в печати, причина перемен – в резком сокращении финансирования научной деятельности: экспедиций, конференций, командировок, изданий[22]. Речь идет о реальном явлении, но суть проблемы видится мне по-иному.

В первые два десятилетия советской власти поддержки археологии свыше не было практически никакой, а наука продолжала жить достаточно интересно. После Отечественной войны ситуация изменилась. Науку стали поддерживать прежде всего как часть военно-промышленного комплекса. Доли процента от этих масштабных ассигнований перепадали и гуманитариям, благодаря чему они жили неплохо. Другой вопрос, разумно ли могли распоряжаться ученые предоставленными им средствами. Масса сил тратилась на писание бездарных «заредактированных» многотомников: «Всемирной истории», «Истории СССР», историй тех или иных республик. Сейчас эти книги уже никто не читает.

Из экспедиционных средств основная часть уходила на спасение памятников, обреченных на уничтожение при строительстве очередного канала или ГРЭС. Темп, характер работ определяли отнюдь не ученые, а строители и партийное начальство. Всё шло в обстановке спешки, аврала и обычно не завершалось полноценными публикациями. Так, в Байкальской экспедиции 1959 года участвовало много квалифицированных ученых, но почти все они были специалистами не по древностям Восточной Сибири, а совсем в других областях. Мобилизованные дирекцией Института археологии М.П. Грязнов, Н.Н. Турина, А.М. Мандельштам, К.Х. Кушнарев, И.Б. Брашинский, Е.Н. Черных и другие выполнили порученное задание, но без всякой охоты. Неудивительно, что результаты этой большой экспедиции за сорок с лишним лет толком так и не опубликованы. Значит, ни щедрое финансирование, ни размах раскопочных работ в стране сами по себе вовсе не определяют уровень развития науки. Самых значительных результатов добивались те, кто трудился для души, по собственному почину.

После революции Ю.В. Готье писал, что в условиях разрухи, когда прекратились раскопки и издания книг, очень своевременно заняться приведением в порядок и осмыслением того, что сделано раньше[23]. И мы знаем о значительных исследованиях наших археологов 1920-х годов. Достаточно назвать «Скифию и Боспор» М.И. Ростовцева. Сейчас тоже есть полная возможность заняться наведением порядка в том, что накопано, но всерьез не обработано и не издано в предшествующие десятилетия.