Статьи, предположительно написанные Лесковым

Кто эти воспитатели и воспитательницы наших будущих граждан, из которых одни могут быть впоследствии призваны к направлению русской внутренней политики, другие — внешней, третьи — к организации русского образования и воспитания и прочие — к другим не менее важным отраслям государственного управления? Какие педагогические требования ставят русские отцы и матери всем этим чужестранцам? Требуют ли они от них разумности, то есть той степени нравственной свободы, на которой педагог содействует саморазвитию своего питомца не по привычке или преданию, не произвольно, не по внезапным порывам своей чувственности, но по внушению строго развитого, зрелого рассудка, опирающегося на знание свойств человеческой природы вообще? Нет. Стараются ли узнать призвание этих акклиматизаторов иностранного духа в России — к делу воспитания, заметить в них природную педагогическую струнку? Едва ли. Достаточно ведь и одной рекомендации такого-то важного лица! Или, быть может, требуют обширного и твердого знания, строющейся на антропологии педагогики, взамен отживающей свой век искусственной педагогики, бесплодно изрекавшей легионы нравственных сентенций, насильно насаждавшей в детской душе своеобразную добродетель? Ничего не бывало. Ни естественной, ни искусственной педагогики мы, русские отцы, матери и опекуны, не спрашиваем, да и не умеем спросить, потому что для нас самих здравая педагогика — terra incognita,[22] педагогика не входит в курс нашего мишурного ласкового домашнего образования и воспитания, как будто оно рассчитано на безбрачных, как будто программа его принадлежит какому-нибудь монастырю!.. Другое дело — требовать чистого, шикарного парижского или лондонского произношения, приличных манер и при этом кстати уже немножко и «les sciences»,[23] о, здесь мы — судьи компетентные!? Что же удивительного после этого, если гувернер швейцарец (впрочем, не из ценных), который не слыхал, конечно, и имени Песталоцци, вздумал однажды в деревне (передаем быль 1864 года), ловить с детьми радугу, скрывавшуюся, по его мнению, непосредственно за садом! Что за беда, если гувернер даст глупое приказание или сделает нелепый какой-нибудь и тягостный для детей запрет, и потом, при понятном, неизбежном ослушании ему, заставит ребенка в наказание учить урок и тем понемногу возбудит в нем отвращение к учению, или запрет дитя в темную комнату и тем подвергнет его всем ужасам одиночества и животного страха перед темнотою, или, наконец, по блажному совету Куртмана[24] в горячности стукнет ребенка! Можно ли далее негодовать на религиозное отступничество некоторых знатных православных (nomina sunt odiosa[25]), когда воспитателями их были католики и протестанты обоего пола! Неужели можно пожимать плечами и ссылаться только на гнев Божий, когда такие воспитатели крайним своим невежеством в самых простых физиологических законах и процессах постоянно портят организм своих питомцев и тем обрекают на болезнь и преждевременную смерть не только их, но и их потомков? Разве, наконец, нравственность ребенка может уцелеть, когда охранитель и развиватель ее усвоил на память наиболее циничные места из «Pucelle»[26] Вольтера, зачитал до лоскутьев омерзительнейшие, прогнившие насквозь развратом, книжонки вроде «L'Histoire d'une fille perdue»[27] и поглотил более новые и не менее грязные произведения французской эротической стряпни? Что же, в конце концов, странного в том, что подобные иноземные воспитатели и воспитательницы, не нашедшие себе, по своей негодности, никакого дела в своей стране, делаются у нас хорошо оплачиваемыми коверкателями детского невинного ума и нравственности?!

Все это не ново, и мы отнюдь не имеем смешного расчета открывать нашими словами Америку в XIX столетии. Нет. Почему же у нас «дома новы, а предрассудки стары»? Что заставляет нас так ревностно, с таким самопожертвованием, гоняться за разговорным изучением иностранных языков, а вследствие этого бросаться в объятия разноплеменных выходцев, как не «старый предрассудок», ревниво поддерживаемый нами, благодаря единственно лишь отсутствию у нас всякого политического такта? Мы недаром подчеркнули слово «разговорным», потому что после мы скажем о печальной необходимости для нас после толкового усвоения отечественного языка изучать важнейшие иностранные языки литературно, пока наш язык и литература не достигнут того всемирного, общечеловеческого значения, какого достигли языки немецкий, английский и французский, пока мы в нашей литературе будем повторять только зады европейской литературы, одним словом, пока, по справедливому замечанию г. Пыпина, русская литература не поднимется до той высоты, на которой она могла бы свободно и без опасения отдаваться изучению «высшей образованности». Но чем оправдывается необходимость изучать иностранные языки разговорно?