Статьи и проповеди. Часть 9 (27.12.2013 – 09.04.2015)

— Если человек попадает к священнику со стороны и говорит: «Я хочу, я могу, я буду», то его нужно успокаивать, «причесывать», обхаживать и проверять, узнать его историю, следить за его чтением, требовать от него письменных работ, какой-то незаметной активности — взять его в пономари, в сторожа, в шоферы, узнать его семью, его болевые точки, степень воцерковления. Здесь требуется педагогическое чутье и пастырский талант. Бросать такого человека сразу в работу нельзя. Нужно, чтобы он полюбил Евхаристию и перестал верить в свою звезду… Понимаете, человек в любом церковном деле успешен тогда, когда он перестает верить в себя.

— То есть ему в этом стремлении потрудиться необходимо достигнуть какой-то степени бесстрастия?

— Это история Авраама: чтобы Исаак жил, нужно было оказаться готовым его убить. Нужно, чтобы ты долго был бездетен, потом у тебя родился сын, когда ты его уже не ждал, а потом, когда ты уже вообще собрался умирать, тебе сказали: «Возьми сына твоего, единственного твоего, возлюбленного твоего, и веди туда, куда Я тебе скажу. И там принеси его в жертву». И ты пошел. И когда ты поднял нож и уже, в принципе, умер сам, руку твою удержали. А что дальше? Ты, конечно, рад, что сын твой остался жив, но хвалиться уже не будешь: «Это я сделал! Посмотрите, какой я!». Потому что теперь ты уже настолько иной, что для глупого тщеславия в тебе нет ни одного миллиметра. Мы недооцениваем этот момент, но мы — дети Авраамовы. Поэтому если мы трудимся для Бога, то должны трудиться именно так, с этой авраамовой готовностью, вот тогда будет настоящий плод.

— Батюшка, Вы призываете к постоянному проповеданию и сами этому следуете. Но разве для такого проповедника не существует опасности выговориться, опустошиться и сойти на «механику»?

— Опасности существуют, и их много. Конечно, можно просто надоесть слушателям. Они могут просто отравиться красноречием, и тогда простая истина, сказанная без словесных красот, не тронет их, останется вовсе незамеченной. Но все-таки Бог правит миром: иному посылает болезнь, чтобы он отдохнул от проповеди, а люди отдохнули от него. От нас же требуется импульс, задор и стремление работать Господу. Потому что человек должен сгореть до конца, выработаться на 100 процентов, не оставляя немножко для себя, как Анания и Сапфира.

— Но ведь необходимо время для того, чтобы побыть наедине с собой, вслушаться в себя, иначе ты все изнес из себя, а нового не приобрел, просто не успел. Чувствуете ли Вы необходимость в этом уединении, каком-то внутреннем и даже внешнем молчании?

— Да, человек, когда проповедует, отщипывает от сердца, как от буханки хлеба, и раздает эти кусочки разным людям. А потом сердца не остается. Но есть и другая проблема: есть такое обилие того, что нужно сказать, и понимание, что сказать ты успеешь только малую долю. Это все относится к тому внутреннему кошмару, в котором, вообще-то, живет всяк человек: проповедник, врач-хирург, боевой офицер. Всегда существует полное убеждение, что ты не являешься воплощением того, о чем ты говоришь, и что ты виноват во всем, что сказал. Ведь от слов своих оправдишися, от слов своих осудишися (ср.: Мф. 12, 37). Но говорить все-таки нужно, понимаете?

— Наверное, у каждого проповедующего, пишущего священника наступает момент, когда он чувствует, что уже все сказал и теперь настало время сомкнуть уста и проповедовать только своей жизнью?

— Это очень индивидуально, но, мне кажется, неизбежно. Все равно рано или поздно придется замолчать. Не потому, что нечего сказать, а потому, что пора говорить другим или тебе пора проповедовать уже кровью, а не языком. Мы помним про Иоанна Богослова, как он, ослабевший от старости, не замолкал, но его проповедь была старчески минималистична. «Дети, любите друг друга». Ты можешь умалиться до одной фразы. «Христос воскресе», например.

— Насколько Вы близки или далеки от этого?