Статьи и проповеди. Часть 5 (06.01.2012 – 11.06.2012)

Вот Аверинцев, например, говорил, что мы Аристотеля не прочли, и от того у нас в истории было то-то и то-то. Понимаете в чем мысль? Народ может пропустить в своем развитии некоторые идеи, не понять их, не вникнуть, и отсюда будет обречен на череду специфических ошибок. Вот вам подход к народной истории не жлобский, а аристократический и сострадательный. Таких людей нужно слушать. И поэтому нельзя верить тем, кто вас хвалит и зовет на баррикады. Нужно верить тем, кто вас зовет трудиться и преодолевать себя. Таких людей, кстати, и на Западе хватало. Черчилль в годы войны не стыдился обещать британцам прежде победы — кровь, пот и слезы. Д. Ф. Кеннеди призывал не спрашивать, что страна сделала для тебя, а спросить себя, что ты сделал для страны. Меседж истинного лидера всегда устойчив: «Забудь гордиться. Перестань искать виновных. Трудись, делись и ищи радость в самоотдаче».

Если же вам говорят: «Вы умные. Вы свободные. Сейчас мы этих сбросим и заживем!», то, поверьте, на вас смотрят как на баранов, готовых к стрижке, и уже в уме подсчитывают будущие барыши. Историей доказано.

Перед революцией 1905 года планы социалистов такими прозорливыми стишками выражали: Конституцию мы эту Из Европы привезем Призовем Царя к ответу А народ опять скуем.

Жаль, народ не понял и не прислушался. Ведь все так и получилось.

Свое и чужое (19 мая 2012г.)

Даже те, кто плохо знает историю Гражданской войны, знают имя Василия Ивановича Чапаева.

Примерно так же и люди, плохо знакомые с театром, знают имя Шекспира. Рефлексия мысли — поверхностная ассоциация. Плодовое дерево — яблоня. Русский поэт — Пушкин. Драматург — Шекспир. Его творчество бесконечно переводят, ставят, экранизируют. Вокруг его имени и биографических туманностей плетется паутина домыслов и пристрастных догадок. Люди, подобные ему, достойны звания «человек-оркестр». Он и актер, и поэт, и театральный менеджер, и режиссер, и философ. Для эпохи узкой специализации он — загадка, поскольку доктор «левой ноздри» с трудом понимает доктора «правой ноздри», и энциклопедичность, увы, не в моде.

Постер фильма “Идиот” А. Куросавы

Чуть больше гениальности, и Шекспир был бы целиком элитарен и большинству недоступен. Чуть больше банальности, и он стал бы эпигоном общих фраз, морализирующей пустышкой. Но он именно есть чудно взвешенная смесь банальности и гениальности, позволяющая вкушать от своих плодов и простецам, и умникам разных эпох.

Детали биографии Чапаева за пределами круга специалистов известны мало. Большинству достаточно знать, что герой был усат, храбр, «языков не знал» и утонул в реке (последний факт спорен). Точно так же и творчество Шекспира для большинства из нас в лучшем случае исчерпывается щепоткой знакомых названий: «Гамлет», «Отелло», «Ромео и Джульетта». Гамлет — это жажда мести в крови, уравновешенная холодом абстрактных размышлений. Отелло — слепая доверчивость любви и ее уязвимость перед диавольским нашептыванием. Ромео и Джульетта — остывающие тела двух детей, примиряющие свои враждующие семейства. Там есть еще множество смыслов, пучком торчащих в разные стороны из текстов. А мне сегодня хочется задеть одну попутную идею.

Шекспир жил в Англии. Это, должно быть, известно последнему двоечнику. Шекспир жил в Англии, и команды «Челси» в то время еще не было. А вот названные выше самые известные его пьесы местом действия имеют: «Гамлет» — Данию, «Отелло» — Венецию, «Ромео и Джульетта» — Верону. Места действия расположены за пределами родины и драматурга, и зрителей, из которых подавляющее большинство не были ни в Скандинавии, ни в Италии, потому что не было не только «Челси», но и «British Airways». У меня вопрос: почему? Почему места действий в «стране далече»?

У меня есть и полуфабрикат ответа, вычитанный у Мандельштама:

Я получил блаженное наследство —

Чужих певцов блуждающие сны;

Свое родство и скучное соседство

Мы презирать заведомо вольны.

Возможный ответ содержится в двух последних строчках. Человеку свойственно утомляться от знакомых пейзажей. Он грезит «прекрасным далеко», и все сладкие грезы охотнее связывает с чужой землей и чужим небом, нежели с привычным окружением. Величие в повседневности человеку прозревать трудно, и это ужасно. Шекспировский театр был демократичным, доступным, рассчитанным на широкие массы зрителей. И зритель тот охотнее верил в то, что неземная любовь и неслыханная верность живут не под соседской худой крышей, а под безоблачным небом чужой страны, где «я не был и не буду».