Статьи и проповеди. Часть 12 (19.08.2016 - 01.03.2017)

А еще иду и вспоминаю Германа Титова. Дублера Гагарина и второго в мире космонавта. Я про него фильм документальный видел. Этот Германом стал в честь героя пушкинской «Пиковой дамы» (хотя я сына в честь такого героя назвать побоялся бы). И сестра у него — Земфира. Эта — в честь снова пушкинских «Цыган», тех, где еще Алеко (хотя я в честь такой героини дочку тоже назвать побоялся бы). У них — у Германа с Земфирой — батька учителем русской литературы был где-то на Алтае. И, видно, любил творчество «солнца русской поэзии» не шутя. Называл детей не по святцам, а по школьной программе. Вот назови он сына не в честь Германа, а в честь хотя бы Ленского — Владимиром, Титов, быть может, первым в космос полетел: есть слух, что партия не хотела посылать на орбиту русского человека с именем Герман. Юрий лучше. Привычнее. Теплее. Так или нет, но второй в мире космонавт тоже Пушкина любил. Ему Пушкин жить помогал. Точнее, выжить.

Космонавтов тренируют и дрессируют так, что до космоса еще не всякий доберется: можно на земле приказать долго жить от перегрузок и несчастных случаев. И сколько их таких — пионеров неба, скончавшихся при тренировках на земле! Один из видов испытания — сурдокамера. Это такое место, где нет ни одного звука и полная темнота. Там надо сидеть. Иногда сутками. А на тебя смотрят врачи всякие, и ты весь в датчиках. Тебя проверяют на переносимость одиночества, неподвижности и отсутствия внешних раздражителей. Проще говоря, проверяют, сойдешь ты с ума в космосе или не сойдешь. Так вот Герман Титов в сурдокамере читал вслух «Евгения Онегина» целыми главами. Чтобы сохранить психическое здоровье. Чтобы выйти из этой камеры полезным для общества человеком. И читал он так много, что у наблюдавших за ним специалистов создалось впечатление, что Титов знает наизусть всего «Онегина». Но он и Маяковского знал, и еще что-то. Эрудит был и умница. Одним словом, вышел он из камеры полезным для общества космонавтом. И попробуй теперь скажи, что для освоения космоса нужна только физика, только инженеры, только сложная техника.

Для того, чтобы к звездам летать, надо прежде на звезды смотреть. А смотреть на звезды — это уже поэзия, при отсутствии которой ты всю жизнь будешь только в землю смотреть, словно потерял что-то.

Больше ничего в тот день я вспомнить не успел, потому что мне недалеко идти было от места высадки из машины Гамлета. А если честнее, то я ничего больше пока про жизнь Онегина вне классной комнаты по литературе не помню. «И больше не было чернил, и карандаш сломался». Вот вспомню или узнаю, тогда расскажу. Честное слово.

Национальная идея (27 сентября 2016г.)

На тему национальной идеи можно рассуждать всем или только специалистам? Если всем, то я тоже хочу. Идея должна быть немногословной, жизненной, мотивирующей практическую деятельность. И я бы начал с пространства.

Русское пространство огромно. Это факт. Оно ли своей огромностью делает широкой душу — или, наоборот, широкая душа ищет географического раздолья, это вопрос первичности курицы и яйца. Широта остается фактом. Россия не растворяется в Западе и не поглощается Востоком. Она, относясь и к Западу, и к Востоку, до конца не есть ни то, ни другое. Она — отдельная цивилизация. Ей нельзя любить Запад так, чтобы забыть о Востоке. И Восток любить до забвения Запада тоже нельзя. Первую часть ее идеологемы можно сформулировать так: И Восток, и Запад. Просто и конкретно. Без фантазий и на фактическом материале. «И острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Идем дальше.

Вслед за пространством нашего внимания ожидает время. А время — это ускользающее настоящее между массивом прошлого и предчувствием будущего. Иногда людям, народам, странам и цивилизациям хочется уснуть в прошлом, застыть в нем. Никуда не двигаться. Сесть в лотос, как двусмысленно улыбающийся Будда или застыть, как Сфинкс, глядя в сторону пустыни. Это, собственно духовная черта того самого Востока, к которому мы частично принадлежим. Запад же непоседлив. Он холеричен. Прошлое ненавистно ему с недавних (исторически недавних) пор, как ненавистен Отчий дом блудному сыну. Прочь от истории. Прочь от себя самого. Вперед в новое, плюнув на прощание в старое. Таков его импульс. Не от себя ли бежит человек Запада, по пути совершая географические открытия, улетая в космос или превращая всю планету в один театр военных действий? От себя, конечно. От кого же еще? А не бежит ли за ним вприпрыжку весь мир, включая даже самых сонных? Бежит, конечно. Но права на забвения прошлого у нас нет. Оно не темное и не гнилое. Оно трагическое и оно наше. Стыдиться его нельзя. Там, за спиной у нас — корни всего великого и творческого, что мы имеем в науке, на поле боя, в преодолении себя. Второй тезис, следовательно, формулирую так: Будущее и История. Или лучше: Вчера и Завтра. Оба понятия важны и интересны. Мы и современные, и традиционалисты. В технике, например, современные, а в семье — традиционалисты. Таков идеал и он, по — моему, прекрасен.