— Добрый вечер, отец Андрей. Очень люблю вас слушать, очень рада, что вы приехали к нам. Не могу согласиться с вашим утверждением, что был мир Пушкина и был мир преподобного Серафима Саровского: Россия всегда была совершенно другой. Например, у Пушкина есть рисунок — монах — он же рисовал, целый том рисунков его вышел — это лик преподобного Серафима Саровского. Как раз в это время он исчезал из Михайловского на несколько дней, и потом появляется стихотворение «Пророк». И к царю-то он пришёл — отвернулся от своих друзей — декабристов — не потому что он струсил или ещё что-то, а потому что он побывал у преподобного Серафима. Вообще, дворянская Россия говорила по-французски, а погибали любимые мужья, доблестно воевавшие в 1812 году, и жёны строили монастыри, уходили в монастыри. Россия всегда была не такая…
— Принимается ваша реплика, однако я хотел бы вам сказать, что, например, дворянство за долгие столетия не дало ни одного священника: никто из дворян в священники не шёл и даже не хотел думать идти, это было совершенным нонсенсом. Университетская элита — образованная Россия — начала давать священников только к началу XX века. Павел Флоренский, Сергий Булгаков и другие — профессорско-преподавательский состав — начали находить утешение своей душе в православии и в священном служении. А до этого, целые столетия от Петра профессорско-образовательская корпорация была совершенно далека от утоления своего сердца религиозными чувствами, они смотрели свысока на религиозное образование. Поэтому разделение между дворянской и сермяжной Россией всё-таки было. У нас даже были такие казусы, что восставшие крестьяне в наполеоновское нашествие ловили наших же офицеров, которые говорили по-французски, брали их в плен и приводили их к командованию: «Вот шпиона французского поймали». Это могли быть какие-то наши корнеты, они по-французски разговаривали между собой. Наши крестьяне били им тумаки и тащили их в плен, как пойманных шпионов. Поэтому идеализация может иметь место, но она должна всегда быть сдержанной. Вот берём поэтов пушкинского круга: Жуковский, Вяземский, Крылов, Дельвиг, Баратынский. Кто из них церковен, кто из них ездит в монастыри? — Никто. Я бы тоже не идеализировал Александра Сергеевича Пушкина, я слышал о том, что, например, всенощную выстаивать он научился, только женившись на Наталье Гончаровой и попавши в Москву, потому что московское благочестие требовало бытия у всенощной, а питерское благочестие удовлетворялось только бытиём у Литургии. Поэтому, нет. Гляньте на архитектуру наших храмов петровской и послепетровской эпохи, — это же чистый запад. Мы же храмы стали строить в чисто западном стиле, там только органа не хватает, если на архитектуру поглядеть. Они стали украшаться резьбой, всякими ангелами, огромными, не отвечающими потребностям иконостасами, лепниной, позолотой. Иконопись одна чего стоит. Нет, мы были в очень серьёзном состоянии зависимости от всех этих западных отношений. Если бы этого не было, поверьте мне, история была бы совершенно другой. Поэтому принимается ваша реплика. Я понимаю, что вы любите Пушкина, любите Серафима, любите Оптину, ну а когда любишь, то чего не сделаешь — пытаешься слепить всё вместе: и Пушкина, и Оптину, и Серафима. Ну а если честно — они не лепятся. Серафим с Оптиной лепятся, а Пушкин с ними — нет. Я его, может, люблю больше вашего, но не лепится он туда, потому что не того он всё-таки поля ягода. Это человек, совершивший другое служение, у него своё служение, свои прорывы, свои победы. К сожалению, дворянская Россия в котелках нелепого покроя и в сюртуках смешного фасона была тем, о чём Грибоедов сказал: «Мы стали иностранцами в своей стране». Это как раз люди пушкинского круга. Грибоедов говорил: «Как же так получилось, что мы, русские дворяне, стали иностранцами в собственной стране?» А так оно и было, между прочим.
Оставляю место для дискуссий, потому что я не утверждаю истину в последней инстанции, я делюсь с вами своими мыслями, а вы вольны со мной согласиться или нет, и я буду вас слушать и не буду считать, что вы не правы со старта.