Стать себе Богом

Чем философствовать, — улыбается, — лучше бы диван новый купили.

Как прежде, в лесу по ночам кричат совы. Просыпаясь, думаю о смерти, чужой в своём поколении, как и в любом другом. Где мой отец? Где сын? Давно сказано: каждый человек один на свете. Но — страшно! Вот и силишься забыться, цепляясь за воспоминания.

Родители целый день друг с другом не разговаривают и меня будто не замечают. А вечером явился «чужой». Втроём закрылись в папином кабинете. Глухие голоса, а потом вдруг папа как закричит: «Стёпку я вам не отдам!» Мама выскочила красная, вся в слезах. За ней — «чужой»: «Галя, Галя.» И мимо — на улицу. Я — к папе, он за столом — руками голову обхватил, а меня увидел, обнял: «Вот как, Стёпа, бывает… И никто не виноват…» А у самого слёзы. Я в первый раз вижу, как папа плачет.

Мама дома не ночевала, папа несколько раз говорил с ней по телефону. А вечером пришёл дядя Саша. «Отчего так, — крутит рюмку папа, — стоит сойтись поближе, как понимаешь, что рядом с тобой чужой? Это она мне говорит, представляешь?» Дядя Саша молчит, смотрит в угол. «Я понимаю, она ещё молода, красива. Только гадко всё как-то, приходил в мой дом, ел-пил. Эх, о чём это я! Стёпку жалко.»

Перед тем, как родиться, мы девять месяцев проводим у Бога. Это наш утраченный рай, и жизненный опыт ему ничтожная замена. Старость мудра? Но перед вечностью нет возраста! Когда же, с какого момента «я» замыкается в клетку привычек, а мир сужается до кошелька? А природа? Каждый год мириады листьев, цветов и насекомых исчезают и появляются вновь! Неужели вся эта могучая сила создала меня только для того, чтобы я лгал, завидовал и жаждал денег?

Папа в кресле, зовёт. «Вот, Стёпа, как вышло. — Я стою у подлокотника, он гладит меня по голове, а сам на стену смотрит. — Представь, сынок, весы, на одну чашу бухнули тяжеленную гирю. Это любовь. А на другую кладут мелкие гирьки из разногласий, ссор, колкостей. Поначалу весы даже не шелохнутся, но рано или поздно мелкие гирьки обязательно перевесят, ведь обиды только копятся, никуда не исчезая. Не забывай об этом.»

Так я понял, что жить мне придётся с «чужим».

«Папа, папа! — бросился я ему на шею, — Не хочу, не хочу.»

За окном сыплет дождь, я лежу, вперившись в темноту, и меня душат слёзы.

Только умирая, живёшь.

Слабое утешение!

Завтра выборы.

Лучшего из худшего, — недовольно ворчу я, — государство — это власть негодяев.

А культура — собрание проходимцев, — иронично вздыхает Александр, мой приятель по университету. Он знает, чем задеть.

Я взрываюсь:

А разве не так? Искусство — дорогая витрина, с улицы туда не попасть!

Александр православный, соблюдает посты, а в отпуск ездит по монастырям.

Хочешь постричься? — поддеваю я.

Как Бог даст… - пожимает плечами.

И начинаются бесконечные споры.

А зачем Творцу все эти земные поклоны, пение на клиросе, свечи?

Не Творцу, а нам!

А чем святые мощи отличаются от мумий?

Он снисходительно улыбается.

Нас мучает духовный голод. Но почему именно Христос?

Ты что — буддист?

А хоть бы и буддист! — повышаю я голос. — Буддистов не знаю, зато вижу, как из смирения делают гордыню! Надеетесь крестными ходами Бога купить? Этого ли хотел ваш Учитель? Эх, люди, пачкаете всё, к чему прикоснётесь!

«Ну, чего ты паясничаешь?» — написано на его лице.

Но я уже завёлся.

Попов — как клопов, богатые в церкви в первых рядах, как же, успех — не грех! На земле всё отобрали, хотите и небеса прихватить?

Каждый ответит за себя.

А, ну конечно, пусть ближний в аду жарится, мне- то что? Вот и вся любовь!

Ты многого не понимаешь.

Да уж куда нам! Только по мне честнее в аду с ближним, чем одному в раю. Или все пусть спасутся, или никто.

Он перекрестился. Но я неумолим:

А иконы? Чем не идолопоклонство?

Лики только отражают божественное.

Язычники то же самое говорили — Велес, Перун, разве резные деревяшки могут выразить их могущество? Или ты думаешь, они верили в берёзового чурбана, не задумываясь о Боге? — Я задрал палец. — Нет, и у них были свои мученики, свои святые и пророки, которых сначала оболгали, а потом забыли.

Он уставился в угол, и мне сделалось стыдно.

Жизнь каждому даётся нелегко.

Вспоминаю заборы с дырами шире досок, дядю Сашу, умершего за год до того, как я поступил в университет, вспоминаю родителей, их развод, который так напоминал собственный. Каждый брак устроен по-своему, все разводы похожи друг на друга. Вспоминаю поджатые губы жены, сгорбленную фигуру её адвоката, равнодушного судью и сына, которого делили, как вещь. Испуганный, он косился на стоявшего рядом мужчину, который должен был заменить меня. Вспоминаю и нового мужа матери, неплохого, честного, но с которым так и не нашёл общего языка и к которому обращался на «вы».

А ещё в памяти всплывает, как катался на карусели: сиротливо кропит дождь, и я, оседлав деревянного конька, бесцельно кружу рядом с понуро молчащими зверьками. Мне грустно и не с кем разделить одиночество.

Жизнь — серый, ненастный день среди глухонемых.