Стать себе Богом

Все доживают до предательства, — беззвучно шевелил апостол растрескавшимися губами.

А между тем с краю толпы незаметно пристроился Людвиг Циммерманович. Он сморкался в цветастый платок и безразлично смотрел на происходящее. Ливмя ливший дождь умывал ему руки, он брезгливо морщился и шептал, сворачивая трубочкой губы, будто пил из чайника: «Опять без меня управились». И его прошиб пот такой крепкий, что вокруг все расступились, а стоявшая рядом лошадь понесла с места, закусив удила.

А апостола сослали в Сибирь и сразу забыли. Только пучеглазый мальчишка провожал его из казённого дома по этапу.

А откуда ты знаешь? — грызя заусенцы, пытал он забегая вперёд арестантской колонны. — Про время и крест.

Я был там, — стряхнув капли с ресниц, солгал апостол, потому что мальчишек нельзя обманывать.

Евстафий глядел в окно, где ему мерещилась увязшая в сугробе лошадь, и думал, что история разворачивается метафорой, которая пришита ко времени, как пуговица к штанам.

Он прожигал время — добивался своего, пугая женщин рассказами о старине, сверля колоду рыбьими глазами, раздевал в карты заезжих шулеров и подтрунивал над Никанором. Шатаясь по городу, Евстафий бросал свою тень где попало. «Человек в толпе, что селёдка в косяке!» — издевался над ним Никанор. Они заворачивали колкости, как ежа в одеяло, и передавали через Анну Горелич. Как-то, находясь в подпитии, Ев- стафий предсказал ей, что она станет мачехой своему ребёнку.

Мелькал календарь, не пробуждавший Мещеру ото сна. Евстафий погрузнел и уже без прежнего рвения приударял за молодицами. А однажды в своём прошлом наткнулся на день смерти, который предшествовал там дню рождения. Он умер на Пасху, когда в деревне красили яйца и святили куличи. Но в будущем, нарушая симметрию, ещё продолжал жить. С его высоты он видел козлобородого дьячка, отпевавшего его в сельской часовенке, слышал притворные вздохи родни, шёпот дворни и грызню наследников, видел стоящую в стороне, мелко крестящуюся вдову, похороны на убогом погосте в дождливый, слякотный день, видел сырые комья, летевшие с лопаты могильщика. И он прочитал надпись на гробовой плите: «Отставной поручик Ев- стафий Розанов».

Под этим именем он жил в прошлом, когда был мужем Анны Горелич.

НИКАНОР

Никанор ревниво относился к снам, потому что в них пряталось непрожитое прошлое, то, которое могло бы реализоваться, но умерло невостребованным. Просматривая его кадр за кадром, он надеялся увидеть в одной из боковых штолен своё истинное предназначение, судьбу, затёртую, как монета, действительностью. Он мечтал встретить того иного, кем он должен был стать, но не стал, того, кем его хотел видеть Бог.

Но прошлое, мелькавшее в снах, было таким же убогим, как и мещерские будни.

Искал Никанор себя и в искусстве.

«Творчество нельзя отнять», — вздыхал он, рассказывая

ИСТОРИЮ О ВЕЛИКОЙ ТЯГЕ К ИСКУССТВУ

В незапамятные времена жил придворный художник. У его правителя были глаза-бусинки и нос, как спелая слива. И, как большинство земных владык, он был тщеславен Как-то раз он заказал художнику портрет, попросив не приукрашивать. И тот изобразил царя как есть, уродцем — и с его бусинками, и со сливой… За это его навсегда отлучили от кисти, заточив в башню с семью замками, к которым подходил ключ, хранящийся в бороде правителя, и с семью сторожами, к сердцу которых ключа не было. «Лишать художника красок, что кота — случки», — жалобил их заключенный. Только напрасно.