Стать экологичным

Магия включает в себя причинность и иллюзию, взаимопереплетение причинности и иллюзии, которая в языках с древнескандинавскими корнями известна также как «мистичность» («weirdness»). «Мистичный» — значит странный на вид, но также имеющий какое-то отношение к року[57]. Неолитическая онтология хочет, чтобы реальность не была мистичной. Со временем мистичность сужается до карт таро и смутных замечаний о синхронистичности. Но что в таком случае означает сплетение иллюзии и причинности? Оно означает, что способ явления вещи — не просто произвольное декоративное оформление сгустка протяженности. Явление как таковое — и есть то место, где живет причинная связь. Явление крепко припаяно к вещам как таковым, к их сущности, хотя само слово «припаяно» тут не подходит. Явление и сущность напоминают две разные «стороны» ленты Мёбиуса, которые суть «одна и та же» сторона. «Мистичность» («weird») означает не что иное, как скрученную петлю, если обратиться к этимологии. Минимальная топология вещи — это лента Мёбиуса, поверхность, которая в каждой своей точке лавирует, так что скручивание повсеместно. Дело в том, что явление вещи отличается от того, что она есть, и в то же время явление от нее неотделимо. Нет очевидной линии разрыва между тем, что такое вещь, и веще-данными. Настраивание подобно изучению ленты Мёбиуса, особого объекта в форме скрученной петли. Сделать такую петлю несложно: оторвите тонкую бумажную ленту, скрутите ее, а потом соедините вместе концы. Вы увидите, что, проведя пальцем по такой ленте, вы попадете на «другую сторону», если вести отсчет от точки, с которой вы начали, пускай вы ни разу не «перескакивали» на другую сторону. В этом есть нечто мистическое, поскольку получается, что у такой формы только одна сторона.

К неудовольствию сциентистской идеологии, господствующей в нашем мире, и неолиберализма, заставляющего нас относиться по-сциентистски к себе самим, друг к другу и к другим формам жизни, само представление о том, что явление — это и есть место пребывания причинности, принадлежит канону современной науки. Аргумент Юма заключался как раз в том, что при изучении вещей вы не можете увидеть причину и следствие как таковые. Всё, что у вас есть, — это данные, а причина и следствие — это просто корреляции данных. Поэтому вы не можете сказать: «Люди вызывают глобальное потепление», «Сигареты вызывают рак» или же «Пуля, которой вы в меня стреляете, прижав дуло к моему виску, меня убьет». Вы можете сказать: «Существует девяностосемипроцентная вероятность того, что…» — открывая тем самым возможности для отрицателей, которые на самом деле отрицатели модерна, не желающие отказаться от неуклюжей, механистической, видимой, постоянно наличествующей причинности, на которую можно указать.

Как мы уже поняли, Кант обосновал эту обескураживающую идею: всё, что у нас есть, — это данные, но не потому, что ничего нет, а именно потому, что вещи есть, однако они изолированы от нашего способа их схватывания. Пример Канта: капли дождя падают вам на голову, они мокрые, холодные, сферические. Это данные капель дождя, а не сами капли. Однако это капли дождя, а не резины. Они дождекаплевидные: их явление переплетено с тем, что именно они суть[58]. Как доказывает Кант, искусство дает нам ощущение данных, данность данных или просто данность. Ощущение-данных выступает, по его словам, пространством настраивания, единственным местом во всем универсуме, в котором может происходить месмерическое колебание — колебание крайне важное, поскольку оно поддерживает существование априорного синтетического суждения, ведь в таком опыте у меня появляется магическое ощущение чего-то потустороннего моему (схватываемому) опыту, вкус трансцендентальной потусторонности, которую Кант желает сузить до границ способности трансцендентального субъекта к математизации. Однако аналогия Канта — и именно по данной причине он боится аналогий — это капля дождя, а такие математизируемые качества капли дождя, как размер и скорость, тоже относятся, по его словам, к области явления.