Стать экологичным

Мысль о том, что вещи существуют в одном и том же смысле независимо от того, что это за вещи, некоторые авторы называют плоской онтологией. Сначала она кажется несколько причудливой, но на самом деле я могу вам точно сказать, что с ней легче. Она избавляет нас от кучи надоедливых парадоксов, которые проистекают из преданности идее о том, что некоторые вещи не так реальны, как остальные, поскольку они могут быть сведены к другим вещам, например их частям или целому, частью которого они являются, как это обсуждается в современных дискуссиях. Если, к примеру, считать, что атомы, из которых вы состоите, реальнее, чем вы сами как человек, тогда вам придется объяснять, как возникает ваша личность на атомарном уровне, а эта задача может оказаться почти что неразрешимой. К тому же вам надо теперь объяснить, как возникли атомы. И самое главное, вам надо обосновать, почему ваше представление о «реальном» означает, что атомы реальны в «лучшем» смысле, чем такие вещи среднего размера, как лошади или люди. Наука никогда не заявляет, что атомы реальнее помидоров, — она не допускает подобной онтологической заносчивости.

Вот как соотносятся друг с другом вещи. Они, скорее, соотносятся как ноты флейты и виолончели в гостиной солнечным воскресным днем. Они отличны, и точно так же отлично целое, в состав которого они входят. Вещи отнюдь не связаны друг с другом в безвкусном вареве, в котором полностью распались все ингредиенты. Хорошо то, что современная физика тоже начинает говорить нечто подобное. Есть электроны, и есть бозоны Хиггса, которые наделяют электроны массой. Однако нельзя свести электроны к бозонам Хиггса. Возможно, существует гигантский океан гравитонов, который наделяет всё сущее пространством. Однако всё работает так, что электроны сами напоминают маленькие океаны внутри намного большего океана поля Хиггса. Океанчики обособлены, это не протоны, однако в то же время они входят в состав более общего поля, и то же самое относится к протонам. В том же смысле мы могли бы сказать, что существует конкретный оркестр, играющий совершенно конкретную Пятую симфонию совершенно конкретного Людвига ван Бетховена, и в нем есть совершенно конкретные инструменты. Виолончели — это не флейты-пикколо, не трубы и не литавры… и это не Венский филармонический оркестр, это Королевский филармонический оркестр, а композитор — не Густав Малер, а Бетховен. Нет общей размазни, называемой «музыкой», специфически оформленным сгустком которой была бы музыка Бетховена. И биосфера — не размазня, к которой можно свести всё на свете. Мыслить в такой манере было бы ужасно. И к тому же очень сложно. Если бы дела обстояли так, как дуб мог бы отличаться от панд, как они вообще могли бы возникнуть из серой размазни?

У нас есть проблема с такими словами, как часть и целое, особенное и общее. В определенном смысле целое — на самом деле лишь отдельный тип особенного, а не генерализация особенных вещей. А значит, между целым и частями пролегает прямо-таки мистичный, то есть онтологический, разрыв. Вы можете почувствовать его, если сравните пугающе мелкие и хрупкие фотографии Земли в стиле «синего марбла» с гигантскими деревьями, которые обступают вас в джунглях. Два образа разделены резким скачком перспективы. Вы можете представить, как камера наезжает и показывает деревья в джунглях, которые находятся внутри «синего марбла». Собственно, зачастую именно так сегодня и работает экологическое воображаемое. Однако это просто попытка сгладить онтологический разрыв. Возможно, лучше думать, что между двумя масштабами всегда есть внезапный квантовый скачок, поскольку всегда есть онтологический скачок между вещью и ее частями. Если бы атомы в кипящем чайнике были одушевлены, они не испытывали бы ничего похожего на мягкий поток пара, выходящего из носика. Электроны атомов просто перескакивают с нижней орбиты на верхнюю — неожиданным и случайным образом. Возможно, эстетика гладкости не задалась. Возможно, ее побочный эффект в том, что из-за нее мы ощущаем себя внутри гигантской машины, тогда как видеокамера — что-то вроде Бога, поскольку она радует нас тем, что мы можем узреть глубины Его мира, по собственной воле исследовать и заменять любую его деталь, ведь теперь можно плавно увеличивать и уменьшать масштаб, — отсюда чувство всемогущества. Но как эта идея послужила нам и другим формам жизни, если мерить сегодняшним днем?