Старый, но крепкий

Дом находился в сорока метрах от стены, огораживающей Золотой квартал от остального города: основных кварталов, или попросту — трущоб.

Честно говоря, когда я смотрел на его дом, мне было слегка завидно: крепкая кирпичная ограда, два этажа… Это не просто жилище и даже не просто дом — целая усадьба. Насколько я помню, там у него был даже домик для слуг. Всё это брат то ли построил, то ли выкупил по дешёвке.

Но сильнее зависти (которая, скорее всего, шла от Китта) меня пробирало недоумение. Глядя на всё это богатство и вспоминая нашу лачугу, у меня возникал только один вопрос: как он спит по ночам? Почему он оставил свою мать жить в грязи?

Почему-то Китт никогда не задавался этим вопросом. Хотя, возможно, ему бы никто и не дал на него ответа.

Я постучал в калитку. Минуту спустя постучал ещё раз. Потом начал долбить без перерыва, и только тогда мне открыли.

Передо мной стоял старичок с тростью в серой одежде, которую обычно носили слуги. Несмотря на её мышиный цвет и простоту, Китт каждый раз завидовал, глядя на эту одежду, ведь она была целая, без заштопанных дыр. Удивительно! Китт уже второй год ходит в одном и том же. Каждый год ему приходится опускать подворот штанов, чтобы вещи подходили по росту. В этих штанах он и падал, и дрался, и бегал от собак, и перелезал через заборы. На них столько заплаток, что из материала, пошедшего на их изготовление, можно было бы сшить платье для какой-нибудь четырёхлетней девчонки. У матери на одежде дыр нет, но она настолько застирана, что стала серой. А здесь люди ходят если не в новом, то хотя бы в целом.

— Чего хотел? — без всякой приветливости спросил старик.

— Я хочу поговорить с братом.

— А кто твой брат?

— Саммер Бронсон, — буркнул я. Будто не знает. За то время, что он открывает мне ворота, можно и запомнить.

— Причина визита?

— Скажи ему, что пришёл Кит Бронсон.

Старик нахмурился.

— Не думаю, что у господина будет время…

— … принимать кого-то вне расписания, — продолжил я за него. — Поверьте, как только он узнает, кто пришёл, он обязательно меня примет.

Вот в этом я железно уверен.

Спустя десять минут старик вернулся, открыл калитку и шагнул в сторону. На его лице застыла ещё более неприятная гримаса.

Интересно, как брат умудряется заражать всех вокруг себя неприятием ко мне? Это, наверное, какая-то магия. Иначе я это объяснить не могу.

Когда я зашёл, старик запер дверь на настоящий массивный железный засов. После этого он повёл меня внутрь поместья. Или, может быть, усадьбы — я не знаю, как правильно называются дома богатых горожан. Я знаю только, что наша лачуга зовётся именно лачугой.

Меня проводили на второй этаж дома, посадили в коридоре на деревянную лавку.

— Жди здесь, — коротко бросил старик.

Не то чтобы я не знал, что делать. Я был здесь не в первый раз. И никогда не приходил по своей воле.

Коридор был тихим и тёмным. Напротив меня возвышалась тяжёлая деревянная дверь, покрытая лаком. Она выглядела массивной и надёжной — как будто могла выдержать удар тарана.

В поместье пахло невероятно вкусно: аромат свежей выпечки витал в воздухе и сводил живот от голода. Я успел позавтракать кашей, но она у нас была почти каждое утро, а вот выпечка — только по праздникам и только тогда, когда у нас были деньги. То есть редко.

Потянулось тоскливое ожидание, во время которого я в очередной раз напомнил себе, что стоит свыкаться и сживаться с Киттом, не разделяя «себя» и «его», а то так и до раздвоения личности недалеко.

С каждой минутой я чувствовал себя всё более заскучавшим, словно обо мне забыли. Если бы мог, я бы ушёл в медитацию: закрыл глаза и постарался ни о чём не думать, чтобы скоротать время. Вот только сосредоточиться здесь было едва ли не сложнее, чем на городском рынке, где царит громкий гвалт и всюду снуют люди, толкаясь плечами.

Но всё же я попробовал. Закрыл глаза, постарался очистить разум от мыслей… и спустя минуту меня выдернули из этого состояния. Мимо прошли слуги: парочка девчонок и несколько девушек куда старше меня. Одна из них усмехнулась, другая что-то прошептала ей на ухо, и обе закудахтали, глядя на меня. В их глазах я видел превосходство и снисходительность. Желания унизить я не заметил, но всё равно было неприятно.

И они были не единственными. Каждый слуга, проходящий мимо, стремился либо задеть меня ногой, либо показательно обойти как можно дальше, либо усмехнуться — да хоть как-то показать своё превосходство. Будто им кто-то приказал делать это. Хотя… я не удивлюсь, если брат действительно требует от своих слуг относиться ко мне как к какому-то животному, случайно оказавшемуся в здании. Правда, зачем ему нужно так самоутверждаться, я не знаю.

Ситуация слегка изменилась, когда из-за угла появилась маленькая девочка лет четырёх, одетая в яркое зелёное платье. Подойдя ко мне, она скрестила руки за спиной и спросила:

— А почему взрослые называют тебя отбросом? И кто такой отброс?

В её глазах стояло любопытство. Ребенок явно не имел в виду ничего плохого.

— Отбросами называют плохих людей. Так что беги к маме, солнце.