Старый гринго

На рассвете генерал Арройо сказал старому гринго, что они выступают, потому как надо уничтожить последние очаги федералистского сопротивления в этой области. Разрозненные отряды бывшей армии хотят объединиться в горах Сьерра-Мадре и внезапно атаковать нас из засад, надолго сковать нас здесь, а мы должны идти вперед, вслед за основными силами дивизии, которая уже продвинулась далеко к югу, взяла города в Лагуне. Надо встретить Панчо Вилью, сказал хмуро и резко генерал, но сначала надо уничтожить федералов здесь…

— Значит, мы пока не идем на соединение с Вильей? — с тревогой сказал старик.

— Нет, — ответил Арройо, — все мы идем объединить свои силы, как приказал нам генерал Вилья, чтобы потом вместе взять Сакатекас и Мехико. Это основная цель нашего похода. Мы должны быть там раньше людей Обрегона и Каррансы. Панчо Вилья говорит, что это важно для революции. Мы — народ своей земли, а остальные — чистоплюи. Вилья спешит вперед, мы подчищаем недобитых, чтобы никто не ударил нам в… спину, — сказал, теперь уже весело улыбнувшись, Арройо. — Мы, что называется, летучая бригада. Это, конечно, не самая завидная роль…

У старика не было повода для веселья. Время шло, а Панчо Вилья оставался недосягаем. Гринго сказал, что через пять минут будет в седле, и поднялся в железнодорожный вагон, где прямо на полу спала луноликая женщина. Она уступила свою постель сеньорите Уинслоу. При появлении старика мексиканка проснулась. Старик поднял руку с просьбой не двигаться. Женщина не шевельнулась и снова закрыла глаза. Старик с минуту не отрывал взора от прекрасного лица спящей девушки, слегка дотронулся до ее блестящих каштановых волос, натянул сарапе на обнажившееся плечо, маленькое и округлое, и нежно скользнул губами по горячей щеке. Наверное, луноликая женщина поняла смысл этой ласки (так хотелось бы старому гринго).

Сновидение — это сказка только для себя, подумал старый гринго, когда поцеловал спящую Гарриет, и пожелал, чтобы ее грезы длились дольше войны, даже одолели бы войну, и когда он вернулся бы из сражения — живым или мертвым, — она встретила его в этом своем нескончаемом сне, который он, движимый желанием и силой этого желания обратившийся в ясновидца, сумел увидеть и понять в те считанные минуты, пока длился сон, который память или способность забывать сделают потом долгой историей, полной подробностей, разных декораций и происшествий. Он пригласил бы, наверное, и ее в свой будущий сон, но сон смерти ни с кем нельзя разделить. А пока они оба живы, хотя и столь далеки друг другу, им можно проникать в сны друг друга, делиться ими.

Огромным напряжением воли, словно это было последнее усилие его жизни, он в один миг — сжав губы, не смежив веки — смог увидеть весь сон бытия Гарриет, весь целиком: исчезнувшего отца, увядшую в тени мать, слияние неподвижного света на столе с бегущим светом в заброшенном доме.

— Я очень одинока.

— …вы можете пользоваться мной, когда захотите.

— …вы смотрели на себя в зеркало?

— Ты видел, как они вчера гляделись в зеркала? — сказал Арройо, вскакивая на вороного коня рядом с гринго, сидевшим на своей белой кобыле.

Старик посмотрел на него из-под седых бровей. Обвисшие поля старого «стетсона» не смогли скрыть ледяного голубого взгляда. И утвердительно кивнул.

— Они никогда не видели себя в зеркале во весь рост. И не знали, что их тело — это не только видимые ими куски или осколки отражения в реке. Теперь-то они знают.

— Поэтому и не был сожжен танцевальный зал?

— Ты прав, гринго. Именно поэтому.

— А почему уничтожено все остальное? Что вы от этого выиграли?

— Взгляни на эти поля, индейский генерал, — сказал Арройо, быстрым и усталым движением руки сбросив с головы назад свое сомбреро, которое, повиснув на ремешке, прикрыло ему спину. — Здесь трудно чему-нибудь вырасти. Кроме воспоминаний и ненависти.

— Вы думаете, что обида может идти в ногу со справедливостью? — улыбнулся старик.

Арройо не ответил, бросив на ходу:

— Подъезжаем к отрогам сьерры.

Вот, значит, где все случится. Старик посмотрел на вершины гор, ощерившихся желто-базальтовыми клыками. Каменистые отроги сьерры походили на уснувших старых зверей, которые выползли из нутра горы, бесконечно равнодушной, сотворившей самое себя. Но старик тут же вернулся к мысли о том, что засевшие там, наверху, федералы отнюдь не спят. Надо быть начеку, как тогда, когда волонтеры из Индианы помогали Шерману ликвидировать остатки мятежного войска Джонстона после поражения при Файетвилле в войне между Севером и Югом. И до жути знакомое, но почти забытое чувство вдруг охватило старого гринго, чувство, пережитое в юности, когда он страстно желал воевать на стороне северян, голубых, вместе с юнионистами, против южан, серых, против мятежников, ибо ему представлялось, что его отец воюет на стороне Конфедерации против Линкольна. Ему так хотелось, потому что виделось: в драме революции сын идет против отца.

— Они нападут или сейчас, или никогда, — сказал старик, мгновенно упав с небес на землю, как ястреб на добычу. — Сейчас мы у них на виду.