Старый дом под черепичной крышей

Гуделке это очень не понравилось. Он хотел крикнуть этому противному человечку, что он не болванчик и что он своей совести никому не продавал. Но Батист взял Гуделку в руки и так сдавил своими суховатыми цепкими пальцами, что у Гуделки перехватило дыхание и, возможно, он так бы и задохнулся, если бы Батист его снова не поставил на стол. Но больше чем иностранца, он ненавидел доцента Забродина. Иностранец что? Купил, вывез, продал, а доцент?.. Он-то свой. А он, Гуделка, думал, и правда, что попал к настоящим ценителям искусства. Тогда ему было приятно, что о нём так высоко отзываются. А на деле оказалось, что он попал к мошенникам, желающим только извлечь из него выгоду. «Вот тебе и Гуделкина выгода» – подумал он и ироничная улыбка в отношении своих недавних мыслей мелькнула в краешках его губ. «Гуделкина выгода»,– проговорил он ещё раз и две маленькие слезинки блеснули на его ресницах. В первые минуты его постигло разочарование. И тут он вспомнил о гармонисте Ваське, вспомнил, как все игрушки осуждали его за то, что он прельстился на красивую жизнь за рубежом и увлёк за собой козочку и овечку. А чем лучше он – Гуделка, который мечтал не о том, чтобы в него играли дети, а чтобы им восхищались взрослые. Да-да, восхищались его великолепным комбинизоном и искусным пролепом. Он ведь тогда считал это за свои достоинства. А разве эти достоинства были его? Ведь по правде у него и не было никаких собственных достоинств, а всё, что он имел, это было искусство мамушкиных рук.

И теперь за эти прошлые мысли Гуделка возненавидел себя, и готов был от стыда расколоться пополам. И он был уже готов упасть со стола и расколоться, как другая мысль молнией мелькнула у него в голове: «Расколоться – это не выход из положения. Он расколется, его отдадут реставратору, тот его снова соберёт в кучу и его продадут ещё дороже. Нет, так дело не пойдёт. Надо что-то делать,… что-то делать?.. И первое, что ему пришло в голову – бежать. Бежать подальше из этого дома. Ему стало жутко от того, что как только он приобретёт ценность в мировом сообществе ценителей старины, то может тоже попасть в целлофановый мешочек с биркой и будет отправлен в коробку, где будет тьма и тараканий шорох.» И тут он вспомнил о своём друге Свистоплясе, и вспомнил те сражения, которые они разыгрывали на чердаке, и ему стало горько. Разумеется, что всё это были детские шалости и игры. А ещё он вспомнил, как они сражались с вещизмом, дырявя трезубцем, как им тогда казалось, «лишние» рубахи и платья на верёвках. Как всё это было наивно… и как всё это было давно? Казалось, с тех пор прошла если не вечность, то целая жизнь.

«Надо бежать в мамушкин дом на чердак. Лучше залезть в ящик из-под мыла и сидеть в нём со своими глиняшками» – решил он. И это не так далеко. В окно видно Соколовую гору и памятник. В любом случае за пол-дня можно дойти даже с его короткими ножками. Гуделка просто не знал, что нет уже мамушкиного дома, а разбитый ящик из-под хозяйственного мыла валяется около большого лопуха на городской свалке.

....................

Антон тем временем никуда не ушёл, а продолжал наблюдать. Он видел, как доцент схватил Костю и как запер его в полуподвальном помещении, потом с кем-то говорил по мобильнику, а потом пришёл этот, тощий и горбоносый. Как только доцент пошёл проводить гостя за калитку, Антон быстро пробрался во двор, подбежал, крадучись, к двери, но она была заперта на замок.

– Кос-тя… Кос-тя… – зашептал он, – это я – Антон.

– Здесь темно и пахнет плесенью, – прошептал Костя. – Дверь на замке.

– Я знаю, – попытаюсь найти какую-нибудь железяку, чтоб подковырнуть…

– Осторожнее…

Но не успел Антон отойти от двери, как рука доцента стянула ему сзади ворот рубашки; перехватило дыхание, мальчик захрипел. Щёлкнул замок, дверь открылась и мальчишка от пинка кубарем полетел в дверной проём.

– Думаю, что вам вдвоём будет нескучно, – сказал доцент, запирая дверь на ключ. Посидите, подумайте, может вы мне что-то и расскажете интересное. Когда надумаете – постучите, я вас открою и мы поговорим. Только не забудьте в начале покаянной речи сказать, что вас зовут Костя и Антон, – сказал доцент и ушёл.

Антон и Костя сидели молча прямо на земле. Кирпичные толстые стены, крепкий замок не давали никаких шансов на спасение.

– Что с нами будет? – спросил Антон.

– Не знаю, думаю, что крапивой отстегают и отпустят, – сказал Костя брату, более этим желая успокоить Антона, нежели сам так думал. А думал он о том, что с ними, как носителями секретной информации, связанной с криминальным бизнесом, с бизнесом, завязанном на больших деньгах, церемониться никто не будет. Правда, доцент не знает, что они услышали, на этом можно сыграть, но как? Как этим можно распорядиться? Может быть, их врагам достаточно одних подозрений?

– А давай им скажем, что мы всё знаем, – предложил Антон.

– Ты думаешь, что они испугаются?

– Скажем, что за забором остались другие ребятишки и видели как мы сюда полезли…

– Это, Тош, идея, но как они на это среагируют? Не будет ли от этого хуже?

– Как это хуже?