Старые мастера

В наше время, наоборот, всякий мало-мальски необычный валер, всякий тонко подмеченный цвет как будто ставят себе целью упразднить светотень и уничтожить воздух. То, что прежде соединяло, теперь разъединяет. Картину считают оригинальной, если она состоит из наложенных пятен, напоминает мозаику. Злоупотребление округлостью форм сменилось злоупотреблением плоскими поверхностями, бесплотными телами. Моделировка исчезла в тот самый миг, когда для нее, казалось, были найдены лучшие, наиболее искусные средства. Таким образом, то, что было прогрессом для голландцев, для нас шаг назад. Отказавшись от архаического искусства, мы под предлогом новаторства вновь возвращаемся к нему.

Что можно сказать об этом? Кто покажет нам наглядно заблуждение, в которое мы впадаем? Кто преподаст нам ясные и разительные уроки? Но есть средство и более верное: надо создать такое прекрасное произведение, которое совмещало бы в себе все старое искусство и современный дух, дух Франции XIX века; словом, создать произведение, точь-в-точь похожее на Метсю и в то же время ни в чем ему не подражающее.

Якоб Рейсдаль

Среди всех голландских художников Рейсдаль больше всего и с наибольшим благородством походит на свою страну. В нем чувствуются ее ширь, ее грусть, несколько угрюмое спокойствие и какая-то однообразная, тихая прелесть.

Теряющиеся вдали линии, гамма суровых тонов и две самые характерные особенности — бескрайние серые горизонты и серые небеса, необъятность которых можно измерить глазом, — таков портрет Голландии, который нам завещал художник, портрет, я не сказал бы привычный, но интимный, чарующий, поразительно верный и не стареющий. И в других отношениях Рейсдаль, думается мне, представляет после Рембрандта самую возвышенную фигуру в голландской школе. А такая слава далеко не ничтожна для художника, писавшего только, так сказать, неодушевленные пейзажи, где нет ни одного живого существа, — во всяком случае, написанного без чужой помощи.

Заметьте, что, если разобраться в нем детально, Рейсдаль, может быть, окажется ниже многих своих соотечественников. Прежде всего он недостаточно ловок для своего времени в том жанре, где ловкость была ходячей монетой таланта, и, возможно, именно этому недостатку сноровки он обязан всей весомостью и значительностью своей мысли. Точно так же он не очень искусен. Он пишет хорошо, но не гонится ни за какой оригинальностью. То, что он хочет сказать, он выражает ясно, точно, но как бьт замедленно, без намеков, без горячности, без всяких ухищрений. В его рисунке редки колкость, острота, причудливые акценты, свойственные некоторым картинам Хоббемы.

Я помню, что в Лувре перед «Запрудой» Хоббемы — его «Водяной мельницей», — превосходным произведением, не имеющим в Голландии, как я уже говорил, равных себе, — мне случалось порой охладевать к Рейсдалю. Очаровательная, ясная, так крепко построенная, с такой целеустремленностью от начала до конца исполненная, сильная и прекрасная по колориту, с удивительно написанным небом, эта картина как будто была вначале целиком тонко выгравирована, а уже затем превосходно написана поверх строгой гравюры. Наконец, пользуясь выражением, понятным каждому живописцу, она так остроумно обрезана рамой и так хорошо «выглядит в золоте», что висящий в двух шагах от нее маленький «Куст» Рейсдаля казался мне желтоватым, ватным, несколько безличным. И я готов был иногда отдать предпочтение Хоббеме, тем самым впав в заблуждение, которое, конечно, не могло бы сохраниться надолго, но все же непростительно, будь оно даже мгновенным.

Рейсдаль никогда не умел вставить в картину хоть одну человеческую фигуру — в этом смысле от него выгодно отличается талант Адриана ван де Вельде — и хоть одно животное, уступая и в этом смысле все преимущества Поттеру, когда тому довелось, наконец, достичь совершенства. Нет у Рейсдаля и золотистой атмосферы Кейпа, его ловко найденной манеры купать в свете и золоте корабли, города, лошадей и всадников, — все то, что он рисует со знакомым нам блеском, когда ему все превосходно удается. Хотя Рейсдаль и не уступает никому в мастерстве моделировки, когда пишет растения и воздушные пространства, он все же не сталкивается с теми исключительными трудностями, как Терборх и Метсю, когда они моделируют человеческое тело. Как ни испытана проницательность его глаза, все же она не так велика в силу самих сюжетов, с которыми он имеет дело. Как ни ценны его пенящаяся вода, бегущее облако, обросшее кустами дерево, волнуемое ветром, низвергающийся между скалами водопад, — все это, если учесть сложность целей, обилие и тонкость проблем, уступает в точности решений «Галантному солдату» Терборха, «Визиту» Метсю, «Голландскому интерьеру» Питера де Хоха, «Семье» и «Школе» Остаде в Лувре и чудесным картинам Метсю в амстердамском музее ван дер Хопа. Рейсдаль не выказывает никакой живости ума. И в этом отношении рядом с остроумными мастерами Голландии он кажется несколько мрачным.