Старые годы

— Нет, батюшка! Я при пальбе очень несчастна! — сказала Христина. — Очень желала бы, чтобы шведы или русские скорее победили, только перестали бы стрелять.

— Вот хорошо! — воскликнул Густав. — Можно ли говорить так природной шведке!

— Да-да, природной шведке! — повторил Карл Карлович, покачав головою.

— Ведь уж от моих желаний и слов, — возразила Христина, — победа нисколько не зависит. Что Бог судил, то и будет. Но я очень была бы рада, если бы скорее война кончилась, и мы могли здесь жить по-прежнему, спокойно и весело. Ну, даже если бы и русские победили: нас не обидят. Я воображала их какими-то зверями, а они, напротив, такие добрые и ласковые.

— Без сомнения, ты судишь по одному подполковнику Карпову, который слишком что-то часто нас посещает, — сказал Густав, иронически улыбнувшись.

Христина покраснела.

— Да-да! — заметил Карл Карлович. — Ты судишь по одному подполковнику! Как можно судить по одному подполковнику! Это глупо, нелепо и даже, можно сказать, неосновательно!

— Что ж такое! — возразила Христина, взглянув с досадой на брата и нахмурив тоненькие брови. — Подполковник в самом деле очень добрый человек.

— Конечно, добрый, но русский, а ты шведка.

— Но русский, да, да! но русский! — повторил Карл Карлович, сильно зажевавши. — А ты шведка и даже, можно сказать, ветреница.

— Да за что же вы меня браните, батюшка? — сказала Христина, отошла к окну и начала смотреть на речку, тихонько отирая выступившие из глаз слезы.

— Чем-то кончилось сражение? — сказал Густав, вздохнувши. — Пальба давно уже замолкла.

— Давно уже замолкла, это правда! — заметил Карл Карлович. — Я очень рад! Теперь можно и уснуть. Целую ночь мы не спали, а в мои лета это очень нездорово и вредно.

Карл Карлович зевнул. В это время Василий вошел в избу.

— Сын! Любезный сын! — воскликнул Илья Сергеевич, в восторге бросился к вошедшему и заключил его в свои объятия. Долго обнимались они молча и плакали.

— Расскажи, расскажи, любезный сын, что было с тобою? — спросил наконец Илья Сергеевич, положив руки на плечи Василья и вглядываясь, в него, как бы желая удостовериться, точно ли он видит перед собою сына.

— Ну что? Разбиты? — сказал Густав.

— Разбиты!

— Русские?

— Нет, Густав! Два шведских корабля взяты, а теперь их ведут к Ниеншанцу, а все прочие неприятельские суда подняли паруса и ушли в море.

— А что, Василий Ильич, я думаю, очень страшно на сражении? — спросила живо Христина с блестящими от любопытства глазами.

— Нет, нисколько не страшно! Я себя не помнил. Правду сказать, дрогнуло сердце при первых выстрелах, а там как пошло, так уж и трава не расти! Крик, треск, дым! Я тогда опомнился, когда увидел, что я и солдаты на палубе, что царь стоит на корме, губернатор Меншиков на другой. Слышу, кричат все: «Ура!» Сердце от радости запрыгало, и я начал со всеми прочими кричать что было силы: «Ура!» Вскоре пленных шведов с обоих кораблей пересадили на боты и повезли в Ниеншанц. Потом пересели на боты и наши солдаты. Осталось их на кораблях немного, по выбору царя и губернатора Меншикова. Когда я подошел к веревочной лестнице, чтобы спуститься с корабля, Меншиков меня увидел и спросил капрала: «Ну что этот волонтер, каково вел себя в сражении?» Капрал сказал в ответ: «Похаять нельзя. От других не отставал». Тут губернатор Меншиков потрепал меня ласково по плечу. «А можно ли мне теперь, — спросил я его, — побывать дома и повидаться с родителем?» Губернатор усмехнулся и сказал: «Ступай, любезный, на все четыре стороны. Ты ведь не на службе». Да еще потрепал меня по плечу. Такой, право, добрый и ласковый! У меня слезы навернулись. Я ему поклон, да и спустился в бот. Когда мы поплыли, то царь и Меншиков начали на взятых кораблях командовать. Солдаты, которые там остались, мигом подняли паруса, музыканты заиграли, и корабли один за другим двинулись к устью Невы. Мы было сначала ушли от них вперед, но на Неве они нас обогнали. Все боты с солдатами плыли на веслах, которые справа, которые слева от кораблей. Вдруг царь с кормы крикнул солдатам: «Поздравляю, дети, с первою морскою викторией!» Господи Боже мой! Как услышали солдаты эти слова, то поднялся такой шум и крик, что и сказать нельзя! Все мигом вскочили, машут ружьями, веслами, флагами, тесаками; боты все качаются; словно пляшут на воде, а корабли по самой середине реки так и бороздят воду, так и рассыпают ее белым жемчугом. Вскоре они ушли далеко от нас. Вместе с солдатами и я кричал до того «ура», что горло заболело.

Во время этого рассказа по бледным щекам стоявшего неподвижно Ильи Сергеевича текли слезы. Он не отирал их. Они от времени до времени крупными каплями падали на пол. Когда Василий, которого глаза блистали радостью, замолчал, то старик отец его схватился за голову обеими руками, горестно зарыдал и проговорил глухим, прерывающимся голосом:

— А я, старый грешник, а я, изменник, не могу, не смею радоваться победе русских! Боже мой, Боже мой!