Старые друзья

Я вспомнил про мост над речкой, с которого давным-давно, еще до моего рождения, сиганул один парень, который в самый день свадьбы узнал, что невеста ему изменила. Эту историю любили пересказывать у нас в деревне, и меня она всегда притягивала; всякий раз, приближаясь к мосту, я про нее думал. Мать была в курсе всех ее подробностей и охотно делилась ими со мной; что изумило меня больше всего, так это то, что новобрачная сбежала из-под венца не с кем иным, как с отцом жениха. Обманутый новобрачный неделю просидел взаперти, не показывая носу, а потом дождался ночи, пошел к мосту и прыгнул вниз, решив таким образом смыть с себя бесчестье.

Прежде чем перейти к осуществлению своего плана, я хотел съездить в Клермон, на могилу мамы Жанны, но побоялся, что моя инициатива вызовет у домашних подозрения. Поэтому я удовлетворился тем, что долго рассматривал ее фотографию, которую хранил у себя в комнате, в ящике письменного стола, – ту, где она снята по колени. Я попросил ее не ругать меня за то, что присоединюсь к ней раньше положенного. «Сильвер, тебе всего семнадцать! – возразила она. – Не рановато? Ты уверен, что другого выхода нет?» Я объяснил ей, что меня гложет тоска и жить мне больше не хочется. «Ладно, – вздохнула она, – делай как знаешь. Только не рассчитывай ни на какие чудеса. Здесь, честно говоря, скука смертная. Вообще ничего не происходит». Я сказал, что как раз это меня и устраивает.

Теперь надо было написать записку родным. Тут я столкнулся с той же трудностью, что и после гибели Бобе. У меня ничего не выходило: записка получалась то слишком длинной, то слишком короткой, то слишком легковесной, то чересчур драматичной. И даже с сестрой не посоветуешься! В конце концов я нацарапал на тетрадном листке в клетку следующее: «Папа, мама, Розина! Я вас люблю, но мне не хватает мужества дальше жить. Простите меня. Сильвер». Листок я спрятал под подушку.

Днем в воскресенье отец починил мне мопед. Дело было не в свече – просто забился жиклер, как это часто случается с моделями «пежо». Достаточно хорошенько его продуть, но делать это надо умеючи, не то надуешь в мотор лишнего. Ладно, не важно. Главное, что я вновь обрел свободу передвижения, а значит, тем же вечером мог отправиться туда, где собирался проститься с жизнью. Я запланировал прыжок в пустоту сразу после ужина, сочтя, что вечерний сумрак как нельзя лучше соответствует мрачным обстоятельствам моей судьбы. Последнее семейное застолье показалось мне таким обыденным и нормальным, что я даже засомневался: неужели через несколько часов мне и правда предстоит умереть? Мать приготовила крок-месье – горячие бутерброды с ветчиной и сыром, – не пожалев соуса бешамель, как любили мы с сестрой, и я слопал аж три штуки. Тем не менее я каждую секунду твердил себе: «Ты в последний раз смотришь, как смеется твоя сестра; в последний раз ловишь на лету салфетку, которую тебе с улыбкой бросает мать; в последний раз слышишь щелчок, с каким отец после ужина складывает свой нож; для тебя все – в последний раз».

Дождавшись полуночи, когда все уснули, я выскользнул из дома. Докатил мопед до перекрестка, до того самого места, где Бобе… – ну, это вы уже знаете. Оседлал машину и поехал к безымянному мосту. Его называли просто «тот мост» и махали рукой в нужную сторону, так что все сразу понимали, о чем идет речь. Река под мостом прорыла себе углубление, так что высота от парапета до поверхности воды составляла не меньше восьми метров – вполне достаточно, чтобы тело в свободном падении набрало необходимую скорость, прежде чем ударится о дно; откровенно говоря, в нашей речушке камней было больше, чем воды.

Я поставил мопед на боковую подставку и огляделся. Стояла почти полная луна, и пейзаж, выдержанный в серо-белых холодных тонах, полностью соответствовал моему настроению. Правда, меня немного задело абсолютное безразличие окружающей природы, которой явно было плевать на то, что я затеял. Я понимал, что нельзя требовать особого сочувствия от шеренги ясеней или овечьей загородки, но все же…