Старт

Я говорю «ничто», но знаю ли я, что заключает в себе эта белизна?

Когда проходит все: иллюзии, воспоминания, близость, волнения, бури, я говорю:

— У меня больше ничего не осталось!

Но что бы ни было отнято у меня, все-таки остается нечто такое, что не может быть исторгнуто из этого самого ничто. Некая закономерность, которую нельзя исключить из пустого ядра.

Взрывы в вакууме порождают звезды. Из моего ничто возникает нечто с новыми неизмеримыми измерениями.

Всякое нечто, каким бы огромным оно ни было, определенно и потому ограниченно.

Ничто безгранично, распахнуто во все стороны, наполнено. Ничто более насыщено, чем все вместе взятые нечто.

Ничто содержит в себе тайну, порождающую все — импульсы, создающие неведомое нечто из ничто.

Борьба за воздух

Димо, единственный из всех, продолжает поединок.

Я едва удерживаю жаждущие легкие, они стремятся вдыхать снег. Разум действует, как точные часы, вовремя заведенные.

Быстро, словно утопающий, он разрывает снег прямо перед своими губами. К счастью, руки вскинуты над головой, словно связанные снегом.

Несколько секунд интенсивного дыхания.

Он пьянеет от сладости воздуха. Он глотает его большими глотками. Самый чудесный в мире напиток!

Он изнурен борьбой. Он не видит ничего вокруг. Веки и ресницы склеены снежным клеем. Только проблески. Он стирает снег с глаз, словно шипучий песок.

Он открывает глаза.

И первый его крик: «На помощь!»

И в ответ — молчание.

Только снег.

Второе рождение

Он озирается вокруг: никого. Ужас человеческого одиночества. Эта пустота страшнее смерти.

Над заснеженной братской могилой — прядь длинных волос, уже не светлых, а побелевших.

При виде этого беспомощного стебелька Димо обретает силы. Он сознает, что ожил не для того, чтобы получить помощь, но для того, чтобы ее дать. Загипсованный в снегу, он вертит головой, движет руками. Сгибается. Вырывается из твердого, словно железобетон, снежного покрытия.

Он покачивается. Он вырвался. Он словно новорожденный. Боль тяжелее камня, рука тянется вверх. На лбу — огромная шишка. Снег обагрен его кровью.

Ни следа человека.

Одинокий ботинок замерз в последнем стремлении вверх.

Перчатка воззрилась в небо, сжимая щепотку снега.

Снег и холод.

Мертвая планета.

Димо бросается к заледенелой пряди волос… Бережно откапывает. Так заботливый садовник вырывает из земли замерзший саженец. Медленно очерчивается корень.

Над снежной коркой — струйка пара, живое дыхание.

Планета оживает.

Белая тишина

Спасение зависит и от твоего места в цепочке.

Суеверный сам захотел поменяться местами с Димо, чтобы быть тринадцатым и показать, что он вовсе не суеверен.

Димо сознает, что нужно быть достойным такого подарка — единственного места, отмеченного знаком спасения.

Внезапно ему становится страшно.

Дара все отклонялась от общей правильной линии, вот и оказалась в хвосте лавины.

Над ней — самый тонкий слой снега, и Димо сравнительно легко откапывает ее. В полусознании она повторяет, словно противясь истязаниям:

— Если бы мы знали, мы бы все равно…

Во рту — снег, и слова звучат невнятно, как слова первого человека, гонимого всеми стихиями планеты.

Дара выплевывает снег с кровью. Лихорадочно трясет головой, словно встряхивая сознание, стряхивает снег с ушей, волос, ресниц. Разлепляет веки. Приходит в себя.

Вокруг — свет. Свет приводит ее в сознание.

Быстрыми гневными движениями она дергает плечами, стряхивает снег окончательно и вскакивает на ноги. Оглядывается. И сердито кричит:

— Э-эй! Где вы? Провалились, что ли?!

Никто не отвечает. Ни живой души вокруг.

Они с Димо будто два забытых колоса на убранном поле, заваленном снегом.

В этот миг Дара испытывает воющую зависть к себе прежней, к той, что существовала утром: запоздавшая, потерявшаяся в одиночестве среди одиноких гор, почти без надежды настигнуть друзей. Как она была богата! Снег скрывал их шаги. Где-то далеко впереди они шагали, дышали, мыслили… Лучше бы ей всю жизнь не угнаться за ними, лишь бы знать, что где-то там молодые их плечи очерчивают линию горизонта…

Нет у нее теперь горизонта. Все вокруг переменилось. Язык лавины слизнул в пропасть склон, по которому они шли. Там, внизу, трех-четырехметровый пласт снега. Темно-лиловый туннель — русло лавины.

И невыносимая тишина!

Наверно, Поэт сказал бы:

Удушающая тишина — абсолютная, лунная, безлюдная.
Твой слух не может выдержать!
Барабанные перепонки лопаются в ушах, глохнешь от этой тишины…

— Замолчи! — кричит Дара тишине и хватается за голову…

Два человека бросаются на снег, затаив дыхание, ощупывают его, ищут след…

Димо нащупал что-то твердое. Бережно откапывает, боится причинить боль…

Это альпеншток! Они смотрят, широко раскрыв глаза. Они ожидали освобождения чьей-то руки или ноги.

И двое — группа!

Привычка находиться в группе создает у тебя странные рефлексы. Вне группы ты ощущаешь себя беспомощным. Теряешь способность защищаться.