«В этой бесконечной лотерее, где вероятность его появления равнялась почти нулю, человеку повезло… Наконец-то человек знает, что он одинок среди бесконечности вселенной, в которой его возникновение — случайно. Его судьба, его цель никем не обоснованы. Ему остается лишь выбор между светом и тьмой».
Момчил поник головой над словарем в напрасных поисках нужного слова. И внезапно в светящийся круг настольной лампы вошел его отец. Как он сгорбился! И почему его впалая грудь обмотана альпийской веревкой?
— Иду я, сын, карабкаться по скалам.
— Но, папа, это не для твоих лет!
— Я знал, что ты так скажешь, но не хотел уходить не простившись. Прощай!
Момчил вздрогнул. Голос отца. Сияющий добротой голос. Он все еще озаряет слух. И ни нотки укора. А сын никогда не прощался с отцом, отправляясь в горы.
Момчил снова склоняется над непроницаемым миром клеточного ядра, в котором гудят законы обратного времени.
Телеграмма пришла на следующий день.
Момчил поехал первым же поездом, пораженный сразу двумя ударами: смертью и сном. Удастся ли ему разгадать эту двойную загадку?
Отец, старый электротехник, укрепил антенны на крышах целого города. По каким только черепицам не поднимался он и зимой и летом! А на этот раз крыша не была ни наклонной, ни слишком скользкой. Осень на юге солнечная, день выдался погожий. Дом был всего лишь трехэтажный. Как же случилось, что отец потерял равновесие? Голова закружилась от высоты?
Мерзляк тоже приехал в провинциальный городок, чтобы проводить в последний путь отца своего друга. Его мучила одна мысль, но он не стал ею делиться с Момчилом, чтобы не увеличивать муку друга.
А что, если отец, поднявшись на крышу, попытался представить себе пустоту, над которой нависал его сын на скалах? Может быть, прикрыв на миг глаза, он пытался постичь ту страшную ночь? И представил себе страшную высоту, и мрак, и отвесную скалу и потерял сознание…
Наши смелые поступки зачастую губят не нас, а наших родителей. А кто учил нас смелости? Разве не отцовская рука помогла нам сделать первый шаг и тем ускорила свою же гибель…
С тех пор Момчил стал Суеверным. И мы, случалось, посмеивались над ним.
Вещий шепот снегопада проникал в его сны, заставлял вслушиваться.
Может быть, и мертвые видят сны, и тогда земля полнится снами.
Как биолог, Момчил создал некую полунаучную-полуфантастическую теорию толкования снов.
Скорость движения элементарных частиц в микромире превышает скорость света. Если бы мы представили себе подобную скорость в нашем медлительном мире, она была бы парадоксальной, — например, телеграмма о смерти отца пришла бы на день раньше самого несчастья. Может быть, его сон можно было считать такой телеграммой, пришедшей по беспроволочному телеграфу подсознания, где властвуют тайны микромира; микромира, полного неуловимыми частицами, передвигающимися с этой сверхсветовой скоростью…
Снег погребает тайну.
Если существуют тайны, значит, существуют и чудеса.
Чудо произойдет.
Мы спасемся.
Дара повторяет невнятно, губы ее окутаны снежной марлей:
— Если бы знать…
Стук крови в ушах не дает договорить.
Мы видим, или только чувствуем, или просто воображаем, будто видим.
Белизна. Свистящая, скачущая, ползущая. Огромные огненно-белые колеса вырастают и несутся вниз, ударяясь друг о друга.
Белая смерть, милосердная сестра.
Мы в больнице лавины.
Отсюда не выписывают.
Мы хотим передать живым что-то вроде завещания:
Наш опыт смерти.
Наши ошибки.
Мы — внутри нашего опыта. Мы никому не можем передать его.
Каждый жизнью оплачивает свое познание.
Опыт нельзя получить готовым. Даже если тебе передадут его из рук в руки, ты будешь рассматривать его, пытаться понять, для чего он, и он просто проскользнет у тебя между пальцами.
Опыт — непередаваем.
Каждый должен начинать с самого начала.
Пробивать кромку льда.
Чтобы понять…
Асен мгновенно осознает:
Еще мгновение. Значит, еще есть время!
Уже нет дыхания. Но все еще мыслю. А это превыше всего.
Хотя и без дыхания, но я что-то еще успею совершить. Не знаю, что это будет. Но непременно будет!
Я уже давно внутренне готовлюсь к этому.
Я что-то совершу, даже если ничего не могу, все равно совершу!
Я все теряю, у меня ничего не остается, но из этого ничто я должен создать что-то!
Я проявляю себя в этом ничто, я создаю его.
Я все еще мыслю, значит, все могу создать!
В снежной западне Асен выбрался наконец-то из своей собственной внутренней западни, и в последние мгновения перед смертью — он свободен.