Старая девочка

Занятия уже подходили к концу, когда ее вызвал к себе секретарь парткома курсов и начал с того, что она коммунистка, а в Башкирии сейчас чрезвычайно острая нехватка партийных кадров, что некоторые башкирские конные части последним приказом главкома переведены в центральные волости страны, и это имеет огромное политическое значение: пробудившиеся народы Востока поднялись на защиту пролетарской революции — она уже понимала, что ему от нее надо, а он продолжал дальше расхваливать ей башкир и конкретно Тимура. Говорил, что, по наблюдениям врачей, у башкир просто до поразительной степени развиты органы чувств, они ночью, как днем, различают предметы на совершенно недосягаемом для нас расстоянии, улавливают звуки, которые наши уши никогда бы не услышали, и вообще они не пьянствуют, к родителям уважительны, с детьми ведут себя кротко и любовно, и оттого семейная жизнь у них всегда мирная и хорошая. Она выслушала это все не перебивая, а потом, даже не удивившись себе, легко согласилась. Через неделю была защита дипломов, и ее Тимур выступил вполне успешно, но лучшим тогда был признан диплом Оси.

Тема его была та же — суд. Поскольку в еврейских местечках вряд ли многие представляли себе, кто такой Обломов, Ося подготовил подробнейший сценарий суда над Иосифом Прекрасным. Особенно хорош у него был хор египтян. Начинали они не спеша, пели, что братья — твоя же кровь, не любили тебя, о, Иосиф; а отец увещевал их, говорил, что ты ласков, что ты услужлив и привязчив, а то, что ты ему, отцу своему, рассказываешь, чт братья говорят между собой, — это не доносы, ты просто еще ребенок, совсем дитя, и сам не знаешь, что делаешь. Он говорил им, чтобы они помнили, что ты младший, мизинец, последняя радость его, и не обижали тебя. Потом ты попал в Египет, здесь тоже был привязчив и услужлив, так что скоро сделался правой рукой фараона, начальником над всеми нами, и вот уже три тысячи лет народы земли верят, что для нас, простых египтян, это было великим счастьем. Они верят, что ты спас нам жизнь, все те семь лет, когда зерно на наших полях даже ни разу не взошло, ты кормил нас из своих рук. Но это не так, о, Иосиф, это неправда, ложь, и ты это хорошо знаешь.

Ты не спас нас, не накормил, когда желудки наши были пусты и мы, как о милости, молились о ломте хлеба, нет, ты пришел тогда с полной мошной и вынудил нас продать нашу свободу. Ты дал нам хлеба, но забрал наши земли, за те семь лет, что ты наполнял наши желудки сытостью, ты навечно сделал нас рабами фараона. Сам однажды проданный в рабство, ты до конца своих дней сеял его вокруг себя. Даже свое племя, народ свой, ты сделал рабом. Как и нас, ты заманил его сытостью, и он, сидя за полной миской похлебки, забыл о Боге, которому поклялся в вечной верности.

В тот же вечер они с Тимуром зарегистрировались в загсе — свидетелями были Лена и Ося — и поехали к нему на Якиманку. Родителям, что снова вышла замуж и за кого вышла, она сказала лишь день спустя за ужином и, чтобы хоть как—то объясниться, стала повторять то, что услышала о башкирах от секретаря парткома, но до конца дойти не сумела, мать начала плакать, и Вера, хлопнув дверью, ушла к себе в комнату.

Еще через три дня, получив командировки, деньги, сухой паек, они с Тимуром сели в поезд, идущий на Урал. Сначала доехали до Уфы, где Вера два года назад уже побывала, оттуда узкоколейкой до совсем маленького шахтерского городка Мирьям. В Мирьяме они задержались на несколько дней, собирая по разным учреждениям все, что им может понадобиться для новой школы, а дальше на перекладных проделали еще почти двести верст до деревни, откуда ее Тимур был родом.

Была зима, и, хотя снег, как и везде, все тут выгладил и выровнял, Вера была поражена убожеством этого селения, даже изб настоящих здесь не было. Какие—то покосившиеся сараи с разметанными непогодой крышами, над которыми торчат прикрытые горшками глиняные трубы. Стекол почти ни у кого нет, и окна от холода заколотили корой. На свой дом Тимур указал ей еще издали, и он был точно такой же, как другие. Ничего подобного она в русских деревнях — ни в России, ни даже в Башкирии — никогда раньше не видела. Но все это была ерунда. Едва они вошли и стали раздеваться, Вера с изумлением узнала, что у Тимура уже есть одна жена и есть трое чумазых, но вполне симпатичных ребятишек.

В деревне были пустующие дома, с собой из Мирьяма они привезли целые сани с грифельными досками, учебниками, детскими книгами, и Вера, открыв в одной из изб русско—башкирскую школу, сразу же с головой ушла в работу. Еще больше, чем предательством, потрясенная своей наивностью, она первые дни пыталась не подпустить Тимура к себе и для этого оставалась ночевать здесь же, в школе, думала вообще сюда переселиться. Но тут были другие нравы, и однажды он прямо при учениках не сильно, но побил ее, и она смирилась. Вокруг за сотни верст некому было и поплакаться.