Старая девочка

История с Бергом была последним серьезным событием, дальше на много лет в Ярославле наступил штиль. Ерошкин почти перестал заниматься воркутинцами, лишь раз в неделю он вызывал к себе для доклада турка, и то скоро это сделалось простой формальностью. Всё, что турок приносил, было ему и неинтересно, и не нужно. Так же раз в неделю, обычно на следующий день после турка, он сам звонил Смирнову, но и тому всё это было безразлично. Оба хорошо понимали, что до конца пятьдесят второго года, то есть до времени, когда придет срок художника Карла Тобе, затем и остальных, ничего происходить не должно. Однако большие люди в Москве не желали этого понимать и не желали ждать целых десять лет; они давили на Смирнова, а он в свою очередь переваливал всё на Ерошкина. Ничего нового Смирнов предложить не мог, требовать же, чтобы Ерошкин хотя бы создавал видимость работы, стеснялся и оттого злился. В общем, разговоры были для Ерошкина неприятные.

Забросив зэков, Ерошкин занимался своими непосредственными обязанностями уполномоченного НКВД по Ярославской области, был этим увлечен. Шла война, разных дел было по горло, так что, разговаривая со Смирновым, он даже не скрывал, что его устраивает, что у воркутинцев под началом турка всё тихо и мирно. Как глава областного НКВД он работал, пожалуй что, неплохо, во всяком случае, и раскрываемость преступлений, и выявленные вредители, и число арестованных немецких агентов, прочие основные показатели были у него высокими, что не раз отмечалось на коллегии. Но Смирнова это не радовало, и он не уставал объяснять, что от Ерошкина ему нужно другое. Всё же Ерошкин не думал, что дело так серьезно, и, когда девятого апреля сорок пятого года, то есть ровно за месяц до конца войны, из Москвы на его имя пришла бумага, где было сказано, что в связи с необходимостью полностью сосредоточиться на деле номер 15155 – за этим номером по документам проходило дело Веры – он освобождается от должности председателя областного НКВД, для него это стало полной неожиданностью.

Неделю спустя после этого приказа Ерошкин переехал из своей прежней служебной квартиры в особняк воркутинцев, там пустовал маленький, из двух комнат, флигель, и вдруг обнаружил, что, кажется, впервые за все годы, что себя помнит, он совершенно свободен. Нельзя сказать, чтобы он был этим особенно счастлив, но и печалился не сильно. От местного начальства Ерошкин по-прежнему не зависел, дело Веры, как и раньше, целиком курировала Москва, и в самом особняке он ничего менять тоже не стал. Зэки вели хозяйство очень умело, спокойно, и Ерошкин решил, что трогать их не будет; раз в неделю – доклад турка, в остальном же пусть устраиваются, как знают.

Неожиданно сделавшись вольной птицей, Ерошкин теперь много читал, гулял по городу, а в конце апреля, когда Волга вскрылась, стал с новым начальником НКВД области Сухоруковым, своим знакомцем еще по Москве, не реже чем дважды в неделю выбираться на рыбалку. Тот был заодно и страстный охотник, Ерошкин ходил с ним и на уток, и на кабана, но потом от крови устал и вернулся к рыбалке. Смирнов время от времени снова начинал читать ему по телефону нотации, объяснял, что они на него, Ерошкина, надеялись, считали одним из самых талантливых работников системы, но делал это уже без надрыва, и Ерошкин видел, что Смирнов смирился.