Старая девочка

А теперь, что будет, если мы освоим то, что с такой легкостью делает Радостина? Германия напала на нас, рвется к Москве, мы же в ответ тихо, не говоря худого слова, начинаем разматывать жизнь назад. И вот уже германские войска, как бы ни были они сильны, отступают, едва ли не бегут, вот снова мир, но мы на этом отнюдь не останавливаемся. Истинные намерения Гитлера для нас больше не тайна, значит, пакту с ним мы говорим решительное «нет» и подписываем соглашение с англичанами, французами и американцами. Так во всем. В общем, я думаю, что благодаря Вериному искусству мы не только в кратчайший срок ликвидируем внутри страны всех вредителей, оппозиционеров, других врагов советской власти, но и одержим решающие успехи вовне, то есть победоносно завершим завещанную Лениным всемирную революцию. Конечно, это был сильный аргумент, и то, что Сталин его привел, когда уже было решено Веру не трогать, окончательно убедило колеблющихся.

“Ну вот, – сказал Смирнов Ерошкину, – я вам всё рассказал. Теперь вы можете действовать свободно, ни я, ни кто другой давить на вас не собирается, но одно прошу учесть. Клейман – сильный и очень умный противник, сейчас его ногтем можно раздавить, думаю, однако, что идти на это не стоит, не стоит ни при каких обстоятельствах, – повторил Смирнов, – нам куда важнее не что он противник, а что он умен, изобретателен, по-моему, вам необходимо привлечь его к совместной работе. И последнее. Вы, естественно, должны подготовить подробный, достаточно убедительный план, но и вы, и я прекрасно понимаем, что в этом деле ничего заранее планировать невозможно, всякий раз придется действовать экспромтом, в общем, – весело подвел он итог, – считайте это моим благословением, заодно и полной индульгенцией. Что бы вы ни сделали, вы уже прощены. Нам нужно одно – результат”.

Такого разговора и, главное, такого финала Ерошкин, конечно, ожидал меньше всего. И он, и Смирнов смотрели на дело Веры почти одинаково, тем не менее Ерошкин не сомневался, что право на любой шаг в сторону придется выбивать с боем и на самом верху. Теперь же он получил свободу рук и знал, что за это еще не раз помянет Смирнова добрым словом. План, правда, в общих чертах, давно был у Ерошкина готов. Полтора месяца допросов тех, кто любил Веру, выстроили его сами собой. Ясно было, что на первом этапе силы надо бросить на поддержку Берга. Ерошкин не сомневался, что шансов остановить Веру у него больше, чем у других, и Смирнов, как он давно понял, был с ним согласен. Дело даже не в том, что Вера, приняв Берга за своего мужа Иосифа, могла решить, что Господь всё и сполна ей вернул, просто остальные должны были появиться в ее жизни лишь через четырнадцать-пятнадцать лет, не раньше. Из ярославских донесений однозначно следовало, что Вера идет назад точно, как жила, то есть день – за день, не быстрее и не медленнее.

Хорошо зная человеческую натуру, Ерошкин теперь боялся, что многим из подследственных ждать полтора десятка лет покажется невыносимой пыткой, и они, каждый из них, какие бы клятвы и обещания органам он ни давал, сумеют убедить себя, что мучить Веру да и самому мучиться нет оснований. Господи, ведь всего-то и надо раз попасться ей на глаза. Никто из них не поверит, что, случись подобное, Вера не бросится к нему в объятия. Лишь испугается, потому что в этот год, этот месяц и этот день видеть его она никак не могла. Решит, что это то ли оборотень, то ли подстава, и, когда придет истинный день этого человека, вспомнит тот свой страх и не только не обрадуется – наоборот, сделает всё, чтобы больше с ним не встретиться.

Давно, еще только начиная знакомиться с делом Веры, Ерошкин рассматривал эту идею: то поодиночке, а то сразу гуртом подставлять Вере людей, которых она знала, подставлять вне всякой связи с дневником, с хронологией, прожитой ею жизнью так, чтобы в конце концов Веру запутать, заставить бояться собственного прошлого. Тут был шанс – причем немалый, – что она, в самом деле, или потеряет дорогу, или станет страшиться ее даже больше, чем настоящего, и тогда повернет. И все-таки он на это не решился, и позже, что не решился, – никогда не жалел.

Он видел, сколько в Вере воли, силы, и однажды, когда они со Смирновым провели целый день, обсуждая эту идею, сказал, что сейчас Вера хотя бы понятна и предсказуема: точно известно и куда она идет, и что будет в ее жизни через десять дней, через сто, через тысячу. Так можно хоть что-то рассчитать, а если Веру сбить, начнется вообще черт-те что. И Смирнов с ним согласился, правда, добавил, что, если ничего не поможет, придет очередь и для подстав, но больше о них не заговаривал, и Ерошкин понял, что Смирнов эту мысль оставил. В общем, до своего срока каждый из подследственных был очень опасен, достаточно было, чтобы не удержался один, – и механизм запустится сам.