Старая девочка

Следующими после узбека у Ерошкина по графику шли допросы старшего брата Иосифа Берга Ильи, того самого, кто свел Веру и Иосифа, собственно говоря, и заварил всю кашу. Хотя по близости к Вере этот человек должен был бы представлять для Ерошкина исключительный интерес, он ждал от этих допросов еще меньше, чем от разработки колченогого сына степей. Оснований для подобного пессимизма было достаточно.

До этого Ерошкин с обычным тщанием изучил следственные дела самого Ильи и его жены, проходившей по одному из правотроцкистских процессов и расстрелянной пять лет назад. Кроме того, он три с половиной часа проговорил со следователем Томской тюремной психиатрической больницы, где последние полтора года содержался Берг; этот следователь также привез ему показания, которые дали четыре надзирателя, обслуживавшие блок, где помещался Берг, плюс материалы допросов его сокамерников. Ерошкин и сам уже здесь, на Лубянке, видел Берга, правда, пару минут и через глазок. И все эти впечатления – надзирателей, следователя, таких же зэков, как сам Берг, наконец, его собственное, – совпали, так что сюрпризов он, к сожалению, не ждал. Всё же Ерошкин был доволен, что и к этому ничего не сулящему допросу подготовился хорошо: если найдется что-нибудь интересное, он его не пропустит.

Пока же ему было известно, что Берг родом из довольно богатой купеческой семьи, два века успешно торговавшей скобяным товаром в Гомеле, но сам он заниматься торговлей не захотел и до революции кочевал по разным социалистическим движениям, сначала чисто еврейским, потом общероссийским, причем было это всё больше за границей, так что Европу Берг, по-видимому, знал как свои пять пальцев. В его партийной анкете были перечислены не только полтора десятка стран, где он с 1903 по 1917 год жил как политэмигрант, но и указано, что он свободно говорит и пишет на двенадцати языках. Это, конечно, было редкостью.

Знание языков и легкость пера еще до семнадцатого года обеспечили Бергу некоторую известность среди социалистов; куда бы он ни переходил, ему были рады и везде поручали заниматься партийной публицистикой. Революцию он встретил меньшевиком-интернационалистом, но уже в начале восемнадцатого вместе с несколькими единомышленниками присоединился к большевикам, где и достиг вершины своей карьеры. С двадцать второго года по двадцать пятый он работал в ЦК и ведал там центральными партийными газетами. Но дальше всё, сначала неспешно, а потом набрав ход, пошло под уклон. Причем, что было нечасто, это падение никак не было связано с участием Берга в разных платформах и оппозициях или с тем, что в двадцать третьем – двадцать четвертом годах он в самом деле был в близких отношениях с Троцким, с которым, гуляя на даче, они часами обсуждали Французскую революцию.

По агентурным данным, это были странные разговоры; словно сговорившись, ни Троцкий, ни Берг никогда не проводили параллелей с революцией, которую делали сами, никогда ничего не сравнивали, они будто не помнили, что ответы на многие вопросы у них уже на руках. Это была чистая история, и от политики она не желала никаких подсказок.

То, что Троцкий находил его интересным собеседником, свидетельствует, что Берг был умен и отлично образован, но, похоже, он был хорош именно в таких разговорах, в деле же – суматошен, неоправданно импульсивен. Он хватался за одно, за другое, загорался, умел увлечь и других, но потом забывал и о людях, которых он увлек, и о самом деле. Первые три-четыре года революции этот энтузиазм очень ему помогал, но потом пришло время системы, медленной, кропотливой работы. Берг же не менялся и скоро стал выделяться почти вызывающе. Ответ, почему до революции он перебрал чуть ли не все социалистические группы, был теперь на поверхности: каждый новый его проект требовал других исполнителей, вот он и скитался, ища их.

С двадцать пятого по тридцать пятый год он сменил несколько десятков должностей: руководил какими-то газетными синдикатами, журналами, уходил, потом опять возвращался. На нем явно не спешили ставить крест. Но им стали тяготиться, и когда Берг в очередной раз запросился в науку, с радостью отпустили.

Люди, подобные Бергу, уже попадались Ерошкину в следственной практике, и здесь, пожалуй, единственное, что его заинтересовало, это жена Берга – Ольга Гребнева. Он постепенно опускался, а она с той же неуклонностью и даже с той же скоростью поднималась, так что было похоже, что они просто сидят на противоположных сторонах качелей. Начав почти что с нуля, к тридцать пятому году Гребнева стала секретарем Женотдела ЦК партии и только тут как участница правотроцкистского блока была осуждена и расстреляна.