Старая девочка

Вновь я увидел Веру только вечером; она сидела на веранде в белом платье и была на редкость хороша. Я спросил ее, что она делала, пока я отсутствовал, она сказала, что прошлась по нескольким улицам, что город ей понравился, весь такой уютный, дома похожи на дачные, да и сам город выглядит как большой дачный поселок, везде сады. Потом мы сидели с хозяйкой, пили чай с вишневым вареньем. Позже она ушла к себе, а мы с Верой остались; вечер был такой тихий, что на террасе даже пламя свечи не трепетало.

По большей части мы молчали, но вдруг Вера ни с того ни с сего спрашивает: «А что ваша хозяйка обо мне сказала?» Я говорю: «Вот бы вам такую жену». – «А вы ей что ответили?» – продолжает Вера. Я немного опешил и говорю: «Согласилась – женился бы», – и спрашиваю Веру: «А вы пошли бы за меня?» Она говорит: «Пошла бы». Не знаю, может быть, мне тогда померещилось, но, по-моему, она это сказала совсем равнодушно. Знаете, как будто от всего устала, во всем разочаровалась”. Обижать Корневского Ерошкину не хотелось, и он решил, что у того еще будет время узнать, что Вера, когда сказала это “пошла бы”, подумала: “Ну вот, опять заигралась”.

“Когда она сказала «пошла бы», – продолжал Корневский, – я, честно говоря, растерялся, а она смотрит на меня насмешливо, потом говорит: «Ну, спокойной ночи». Тут я сообразил, что что-то надо делать, набрался храбрости и спрашиваю: «Вера, можно вас поцеловать?» – «Можно», – отвечает и подставляет щеку”. В дневнике Вера писала, что Корневский поцеловал ее и совсем расцвел. “А я подумала, ну чего он радуется? Да и я сама на что рассчитываю? В Орле так и так не останусь, учиться здесь негде, а он собой никак распоряжаться не может”.

“Дальше, – рассказывал Ерошкину Корневский, – мне, что называется, пошла карта. Я ведь, откровенно говоря, не верил, что она согласится остаться в Орле, а я военный: где скажут с моей частью стоять, там и стою. И никого, где моя будущая жена хочет жить, не волнует. Ну ладно, вы ведь хотите, чтобы я по порядку рассказывал, тогда об этом позже. На следующее утро мы на той же машине с полковым начпродом и с политруком поехали показывать Вере главную достопримечательность Орла – пригородные сады. Сначала катили среди хлебов, уже желтых, спелых, а потом начались сады. Там холмы и пологие склоны прямо до реки, до Сейма спускаются – на них и разбиты сады. Урожай был что надо, часть яблок прямо на земле лежала – ветки их поднять не могли. Ну и падалицы, конечно, немало.

Пока мы ехали, Вера нам сорта называла, некоторые я запомнил, другие знал и так. Там было много антоновки, много белого налива, а еще коричные, краснощекая барвинка, грушевка, кальвиль. По-моему, она и другие сорта называла, но их я не помню. Да вам это и незачем?” – вдруг осекся Корневский.

“Нам в этом деле всё интересно, – сказал Ерошкин, – постарайтесь ничего не пропускать”. – “Ну, что ж, – согласился Корневский, – раз следствие требует, пропускать ничего не буду; только я гляжу, вы протокол не ведете, не обессудьте, если при повторе что-нибудь упущу. Наконец, – продолжал Корневский, – мы вылезли из машины, чтобы, как водится, пикничок устроить. Решили прямо посреди какого-то сада. Вера тут же начала подбирать с земли яблоки и одно за другим в рот отправляет. Помню, что я ей тогда сказал: «Не ешьте их столько, у нас много чего вкусного есть, и еще вы лучше с дерева срывайте, а то так заболеть недолго». Но она этими советами, по-моему, осталась недовольна.

Ну вот, а на следующий день утром загс. Ввиду того, что я был замкомандира полка, регистрировали нас очень торжественно, в кабинете председателя горсовета. После церемонии мы пошли на почту отправить телеграмму Вериным родителям, и тут же, на почте, мне вручили вызов, где значилось, что я должен немедленно выехать в связи с переводом в Москву. Словом, по поговорке: если везет, то уж во всем везет.

Вечером был ужин, проводить меня пришли чуть не все сослуживцы. Тостов много было, кричали, как водится, «горько». Полк у нас считался неплохой, на учениях всегда первые места занимали. А сразу после ужина мы поехали на вокзал, чтобы, значит, скорее в Москву. Там, пока я с друзьями на перроне прощался, Вера пошла в купе, а за ней Виктор увязался, полковой политрук, он с нами на пикник ездил. И вот Вера мне рассказывала, что он вошел за ней в купе, вынул из кармана бутылку портвейна и говорит: «Давайте вместе выпьем». Сама она тоже, конечно, немного пьяненькая была, а он, наверное, сильно набрался. В общем, Вера согласилась, и он принялся пить прямо из бутылки. Потом она сделала несколько глотков, только тут спохватилась, испугалась, что сослуживцы мои увидят.

Она это еще тогда, в вагоне, рассказала, но я не ревновал, Виктор был жалкий, тщедушный, к нему бы вообще никто ревновать не стал. Дальше в третий раз ударил станционный колокол, я вырвался из объятий, вскочил на подножку, поезд уже со станции вышел, а я всё стою, размахиваю своей фуражкой. Хорошо мне тогда в Орле было. Наверное, едва ли не лучший год, какой в жизни случился. И кончился так хорошо.