Старая девочка

«Нам в этом деле всё интересно, — сказал Ерошкин, — постарайтесь ничего не пропускать». — «Ну, что ж, — согласился Корневский, — раз следствие требует, пропускать ничего не буду; только я гляжу, вы протокол не ведете, не обессудьте, если при повторе что-нибудь упущу. Наконец, — продолжал Корневский, — мы вылезли из машины, чтобы, как водится, пикничок устроить. Решили прямо посреди какого-то сада. Вера тут же начала подбирать с земли яблоки и одно за другим в рот отправляет. Помню, что я ей тогда сказал: „Не ешьте их столько, у нас много чего вкусного есть, и еще вы лучше с дерева срывайте, а то так заболеть недолго“. Но она этими советами, по-моему, осталась недовольна.

Ну вот, а на следующий день утром загс. Ввиду того, что я был замкомандира полка, регистрировали нас очень торжественно, в кабинете председателя горсовета. После церемонии мы пошли на почту отправить телеграмму Вериным родителям, и тут же, на почте, мне вручили вызов, где значилось, что я должен немедленно выехать в связи с переводом в Москву. Словом, по поговорке: если везет, то уж во всем везет.

Вечером был ужин, проводить меня пришли чуть не все сослуживцы. Тостов много было, кричали, как водится, „горько“. Полк у нас считался неплохой, на учениях всегда первые места занимали. А сразу после ужина мы поехали на вокзал, чтобы, значит, скорее в Москву. Там, пока я с друзьями на перроне прощался, Вера пошла в купе, а за ней Виктор увязался, полковой политрук, он с нами на пикник ездил. И вот Вера мне рассказывала, что он вошел за ней в купе, вынул из кармана бутылку портвейна и говорит: „Давайте вместе выпьем“. Сама она тоже, конечно, немного пьяненькая была, а он, наверное, сильно набрался. В общем, Вера согласилась, и он принялся пить прямо из бутылки. Потом она сделала несколько глотков, только тут спохватилась, испугалась, что сослуживцы мои увидят.

Она это еще тогда, в вагоне, рассказала, но я не ревновал, Виктор был жалкий, тщедушный, к нему бы вообще никто ревновать не стал. Дальше в третий раз ударил станционный колокол, я вырвался из объятий, вскочил на подножку, поезд уже со станции вышел, а я всё стою, размахиваю своей фуражкой. Хорошо мне тогда в Орле было. Наверное, едва ли не лучший год, какой в жизни случился. И кончился так хорошо.

Места наши, — продолжал Корневский, — были в четырехместном купе, я наверх забрался. Вера устроилась внизу, и мы сразу заснули. По-моему, даже спокойной ночи друг другу не сказали. В Москве нас встречал ее отец. Верины родители, как я потом понял, ничего подобного не ждали, но, похоже, были довольны. Не мной лично, не выбором ее, а тем, что Вера наконец, что называется, остепенится, осядет. Их можно понять, раньше ведь Веру кидало из стороны в сторону, то она боролась с дезертирами, то ехала в Башкирию или в Оренбург, а они год назад уже потеряли старшую дочь Ирину. Она то ли умерла, когда ездила за продуктами по Волге, то ли, как они думали, ее похитили и продали в гарем в Турцию, но это, конечно, вряд ли. В Москве я прямо с вокзала поехал в МОВИУ, в распоряжение которого был отозван, и там на меня навалили столько работы, что я приходил домой лишь поздним вечером. Кстати, первые дни мы с Верой и ночевали врозь, даже в разных комнатах.

Родители ее выделили нам лучшие комнаты — кабинет ее отца и смежную с ним гостиную, их надо было обставить, какую-то мебель вынести, какую-то внести. Руководили этим, насколько я помню, Вера и ее мама, таскал же всё Верин отец и еще кто-то из соседнего дома. Меня к обустройству даже не подпускали. Вера тогда была весела, и мне казалось, что нашим браком она довольна. Ей нравилось, что нам выделили лучшие комнаты и самую лучшую мебель, что всё делается, как она хочет. Особо Вера, по-моему, гордилась тем, что из своих многочисленных двоюродных сестер и подруг, вдобавок по большей части они были старше ее на два-три года, она первая вышла замуж.

Кстати, одна из ее кузин, Мария, чуть не на второй день, как мы приехали, рассказала, что у Веры была несчастная любовь, из-за этого она и выскочила за меня. Эта Мария пришла к нам с визитом, я, похоже, ей понравился, и пока Вера готовила чай, она и о романе мне поведала, и имя соперника — Дима, насколько я помню, назвала. Но я к тому, что узнал, отнесся равнодушно. Все мы когда-нибудь кого-нибудь любили, семья же, как я считал, — это другое дело».