Станиславский

Было и еще одно, для стороннего взгляда ничтожное, обстоятельство, смущавшее Станиславского: его пугало предстоящее плавание. Среди бед, которых он страшился всю свою жизнь, значились простуда, пожар — и коварство водной стихии. К. С. боялся утонуть, а потому непременно интересовался надежностью парохода, даже при невинном путешествии из Севастополя в Ялту. Он был убежден, что надежность зависит от размеров корабля (как ни странно, гибель гиганта «Титаник» не поколебала этого убеждения) и от количества труб. Для его спокойствия были необходимы две, еще лучше — три трубы. Пароход с одной трубой, с точки зрения К. С., был плавучим гробом. Вадим Шверубович вспоминает, как при трудном возвращении, практически бегстве из Европы, вступившей в Первую мировую войну, им пришлось часть пути (из Марселя в Одессу) проделать по морю. «Экватор», пароход, на котором предстояло плыть, выглядел жалко, а главное, у него была только одна труба. Чтобы успокоить Станиславского, прежде всего поинтересовавшегося количеством труб, Николай Афанасьевич Подгорный, «щеголяя непонятными Константину Сергеевичу и ему самому словами», сообщил, что труба хоть и одна, но зато «во-от такая огромная».

Собираясь за океан, К. С. был серьезно озабочен надежностью парохода. Сегодня, когда между двумя континентами несколько часов воздушного пути, дорога через Атлантику лишилась прежней конкретности. С огромной высоты, да и то в случае хорошей погоды, океан монотонной серой гладью совсем неопасно возникает где-то далеко внизу. Ни ветра, ни волн, ни акул и морской болезни. Ни могучей таинственности окружившего пароход пространства, заставляющего почувствовать великую непростоту мироздания. Летишь себе и летишь. Газеты, кино, обед, прохладительные и иные напитки… Частичка земного быта, переместившаяся на высоту десяти тысяч километров. Но в начале прошлого века поездка в Америку была событием экстремальным, рискованным. Не какой-то банальный «перелет», а настоящее путешествие. Неделя плавания могла обернуться всем, чем угодно. Многие не могли отважиться на такую поездку. Нервный, впечатлительный Михаил Чехов уверял, что никакие силы не заставят его подняться на палубу океанского парохода и никогда нога его не ступит на американскую землю. Однако в предвоенной, стремительно коричневевшей ожесточающейся Европе такие силы все же нашлись. Покорившись необходимости, он поднялся на палубу, пересек океан и, как многие изгнанники Старого Света, закончил свои дни на том берегу.

Вот и Станиславского через океан погнала необходимость. Плыли не столько за славой, сколько за деньгами. Подобно сегодняшним гастарбайтерам, они оставляли на родине тех, кто мог рассчитывать только на их финансовую поддержку. Заграничные гастроли в те годы стали спасительной мечтой многих советских театров, но лишь для немногих она смогла превратиться в реальность.

Надо было во что бы то ни стало выжить, чтобы сохранить искусство Художественного театра для будущих, как хотелось надеяться, менее жестоких враждебных дней. Ставка была рискованной: уехали самые главные артистические силы. Без Станиславского, Книппер-Чеховой, Качалова, Москвина, Леонидова и прочих для московской сцены не оставалось репертуара. Станиславский понимал сложность и политическую двусмысленность этой поездки. В Европе, перенаселенной беглецами из советской России, он уже ощутил, как сложно в новой политической обстановке сохранить лицо интеллигентного, порядочного человека, который не отворачивается от прежних знакомых, и в то же время — не превратиться во врага у себя дома.

Как всегда в ответственные моменты, К. С. сумел взять себя в руки, хотя наследственная мнительность и могучая творческая фантазия многократно усиливали реальные и воображаемые опасности. Внешне он не выказывал страха, но душа его была неспокойна. Об этом говорит записка, которую он составил, готовясь к гастролям в Америке. «Ехать на большом пароходе», — значилось в ней самым первым пунктом. И уже потом следовало остальное, более важное. Например: «Хочу нажить 150–200 тысяч». Это не из-за проснувшейся вдруг жажды приобретательства. Лишенный капитала и фабрик, он теперь постоянно нуждался в деньгах. Ведь на его попечении находились многочисленные родственники (как-то он начал считать их и насчитал более тридцати), а лечение за границей больного туберкулезом Игоря стоило значительных трат. Были в записке и другие принципиальные для К. С. пункты. «Играть не более трех-четырех раз в неделю». «Никаких писем и статей не пишу. Речей не произношу» (этот пункт должен был обезопасить его и театр от возможных политических осложнений). «Соблюдать мою этику и приличие» (очевидно, в Европе он уже понял, что поведение участников поездки доставит ему много хлопот). И, наконец, в том же ключе: «Халтурного дела моя природа не вынесет».

Знал бы он, что из всех этих пунктов осуществится лишь самый первый, про «большой пароход»…