Станиславский

Но, во первых, заменить его было просто нельзя. От его участия зависел не только успех, но, скорее всего, и сама возможность этих гастролей. Для Европы и Америки имя Станиславского на афише было обязательным, оно удостоверяло подлинность и художественную ценность предлагаемого «товара». Ведь когда в 1929–1930 годах появилась идея снова отправиться в Европу с гастролями, то непреклонным условием принимающей стороны стало участие в них Станиславского. Требовались гарантии, что он поедет и сыграет хотя бы одну из своих знаменитых ролей. Но Станиславский был тяжело болен, ни о какой поездке не могло быть и речи. Л. Д. Леонидов, который от российской стороны вел гастроли 1922 года, восхищавшийся Немировичем-Данченко, влюбленный в саму его личность, в его административный и режиссерский талант (в своих воспоминаниях чуть ли не одному Вл. Ив. он поставил в заслугу не только создание МХТ, но и все его творческое направление), вынужден был написать, что без Станиславского с одним лишь Немировичем-Данченко гастроли невозможны. Европа хочет видеть театр в полном его звездном составе. А отсутствие Немировича, который должен будет остаться в Москве, гастролям не помешает.

К. С. с мягкой, снижающей пафос иронией так объяснил повышенное внимание европейцев к своей личности: «Во время нашего тогдашнего пребывания в Берлине я стал весьма популярен. И вот почему. Задолго до нашего приезда из России потянулись за границу всевозможные артисты самых разнообразных направлений, профессий и видов искусств. Пользуясь тем, что марка МХТ стала после 1906 года (первые, чрезвычайно успешные гастроли МХТ за границей. — Р. К.) популярной в Европе, почти все приезжие выдавали себя за артистов нашего театра. Многие, бывшие у нас когда-то статистами и переменив теперь род искусства, тоже прикрывались званием МХТ. Например, когда-то статист нашего театра, а теперь гитарист, танцор, куплетист, шансонетный, оперный певец, режиссер, служащий в театре, — все проходили под нашей маркой и, в частности, — за учеников Станиславского. «Дайте же мне посмотреть на этого человека, Станиславского, который в таком количестве плодит актеров всех специальностей, направлений и профессий», — говорил обыватель, читая афиши и рекламы моих мнимых учеников».

Советская власть в культурной своей политике с самых первых шагов отличалась не только партийной прямолинейностью, но и вполне рациональной непоследовательностью. Ей нужны были дома покой и порядок, полное единомыслие художника с властью. Все «лишние» тем или иным путем постепенно изымались из творческого обихода, если, конечно, не открывали в себе способность превратиться в «нелишних». Но необходимы ей были и те, кто мог в глазах «всего мира» свидетельствовать о сказочном расцвете культуры под мудрым правлением большевиков.

Надо отдать должное — большевики знали толк и в тех, и в других. И по-своему умело сортировали российское «творческое стадо». Одним можно было поверить и отпустить на время в буржуазный рай. Другим верить было нельзя. Совсем недавно больной Александр Блок просил разрешения поехать за границу на лечение. Речь шла о жизни и смерти великого поэта — ну и что? Блока, которому оставалось жить меньше года, так и не выпустили. Были, впрочем, и такие, кого насильно отправляли в изгнание, ибо, как сказал Троцкий, расстрелять их не было повода, а терпеть невозможно. А потому параллельно с подготовкой гастролей Художественного театра в Европу туда готовились плыть два печально известных «философских парохода», на которых навсегда вынужденно покидали Россию известные мыслители, профессора, религиозные деятели, юристы… И вот на таком фоне уезжает целый театр, гордость России, между прочим, 60 человек, среди которых много известных, а потому «ненадежных» актеров… И еще — Станиславский, не скрывающий, что ему предлагали ангажементы несколько европейских театров. Казалось бы, никакой логики во всей этой избирательности нет. Но она конечно же была.

«В трудных ситуациях опускал руки», — скажет о Станиславском (разумеется, после смерти) постоянно поддерживаемый им один из директоров Художественного театра Николай Егоров. Но, как показывают события, все было ровно наоборот. В трудные моменты К. С. отсекал внутри себя свои привычные страхи, преодолевал колебания, мнительность. У него будто менялся характер. Как прирожденный талантливый руководитель он твердо брал бразды правления, и возникала уверенность, что эти бразды — в надежных руках.