«Сталинский питомец» — Николай Ежов

В ответ на обращения подобного рода в период между 28 августа и 15 декабря 1937 года Политбюро санкционировало увеличение лимитов для разных регионов почти на 22 500 — по первой категории и 16 800 — по второй. 31 января 1938 года оно дало санкцию еще на 57 200 человек, 48 тысяч из них — к высшей мере. Политбюро дало распоряжение, чтобы операция по приказу № 00447 была завершена до 15 марта (на Дальнем Востоке до 1 апреля). Однако, хотя во многих областях операция уже завершилась зимой 1938 года, в других она продолжалась до осени этого года. В период между 1 февраля и 29 августа 1938 года Политбюро санкционировало репрессии в отношении еще почти 90 тысяч человек (включая лимиты в 30 тысяч и 20 тысяч соответственно для Украины и Дальнего Востока, утвержденные 17 февраля и 31 июля). Категории здесь не оговаривались, очевидно, речь шла о приговорах по первой категории^{394}.

Таким образом, операция, изначально запланированная на четыре месяца, растянулась более чем на год. В результате выделения дополнительных лимитов в ходе исполнения приказа № 00447 общее число арестов выросло почти в три раза — до 753 315^{395}. Политбюро дало дополнительные лимиты, составившие 183 750, включая 150 500 — по первой категории. Между тем на местах число расстрелов иногда превосходило разрешенное центром^{396}. В целом эта местная инициатива соответствовала политике центра, который постоянно побуждал местные органы действовать именно так. Более того, часть предоставленных лимитов (около 300 тысяч) была одобрена самим Ежовым без формального решения Политбюро. И в таких случаях всегда имела место просьба к центру с соответствующими аргументами об одобрении дополнительных лимитов от местного партийного руководства или НКВД. Она направлялась непосредственно Сталину или Ежову. Наиболее вероятно, что и в этих случаях санкция поступала не от Политбюро, а была резолюцией Сталина на поступающих запросах с мест или же давалась в виде устных указаний Сталина Ежову^{397}.

Например, в сентябре 1937 года Сталин телеграфировал главе партийной организации Дальнего Востока И.М. Варейкису, который, по-видимому, выражал сомнения по поводу арестов, проводимых НКВД: «Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП(б)»^{398}. Еще пример — разрешение Сталина об увеличение лимита на расстрелы в Омской области с тысячи до 8 тысяч человек, или его разрешение (вместе с Молотовым) дать Красноярскому краю дополнительный лимит по первой категории в 6600 человек^{399}. И вряд ли Ежов брал на себя ответственность и сам, без ведома Сталина, произвольно увеличивал масштаб репрессий. Другое дело — в «национальных операциях». Здесь лимитов не существовало, и руководители местных органов НКВД могли арестовать столько человек, сколько хотели.

Общий итог операции по приказу № 00447 с августа 1937 года по ноябрь 1938 года составил: 767 397 человек были осуждены тройками, из них 386 798 — к расстрелу.

Можно сделать вывод, что расхожий тезис о том, что в 1937–1938 годах органы НКВД вышли из-под контроля партии, не является обоснованным. Напротив, НКВД находился в строгом подчинении у центра. В речи перед руководящими чекистами 3 декабря 1936 года Ежов клялся: «Мы, прежде всего большевики, и все постановления ЦК для нас являются законом, а если наши ведомственные законы идут вразрез с партийными законами, то отсюда ничего хорошего ожидать нельзя»[45]. Если в ходе репрессий против партийно-государственной верхушки и среднего руководящего слоя и были какие-то элементы случайности, то это объясняется, в первую очередь, политикой партии на местах, когда райкомы, обкомы или партийные конференции принимали решения провести аресты исключенных партийных деятелей, в то время как органы НКВД не находили оснований для их ареста.

Типичный подобный пример — жалоба начальника Западно-Сибирского УНКВД Миронова на первого секретаря крайкома Эйхе. В июле 1937 года Миронов пожаловался Ежову, что Эйхе «вмешивался в дела НКВД», приходит в управление, присутствует на допросах. Он приказал начальникам городских органов НКВД арестовывать членов партии, хотя в большинстве случаев оснований для этого не было. Миронов понимал трудность своего положения: либо он должен был освободить часть арестованных и конфликтовать с Эйхе, либо создавать «фиктивные дела». Ежов на это ответил: «Эйхе знает, что делает. За партийную организацию он отвечает, что драться вам с Эйхе незачем, лучше спорные вопросы, которые у вас возникнут, сообщайте мне, я их буду улаживать, — и посоветовал, — не обостряйте отношений с Эйхе и прислушивайтесь к его указаниям»^{400}.