Сталинский неонеп

Вместе с тем Киров заметно отличался от других членов сталинского Политбюро такими своими качествами, как ораторский талант, демократизм, простота, доступность и близость к рабочим массам. Как отмечал в книге «Тайная история сталинских преступлений» А. Орлов, Киров «был единственным членом Политбюро, не боящимся ездить по заводам и выступать перед рабочими» [130].

Свидетельства о политической позиции Кирова и его отношениях со Сталиным весьма противоречивы. Внешне эти отношения носили характер ничем не омрачённой дружбы, основанной на безоговорочном признании младшим (Киров был моложе Сталина на шесть лет) превосходства старшего. Ещё в 1924 году на подаренной Кирову книге Сталин сделал надпись: «Другу моему и брату любимому». В последний вечер пребывания Кирова в Москве (за два дня до убийства) он был вместе со Сталиным в театре, а после спектакля Сталин провожал его до вокзала.

В публичных выступлениях первой половины 30-х годов Киров произносил обязательные похвалы в честь Сталина, вкладывая в них неподдельный пафос,— в отличие от других членов Политбюро, способных изъясняться лишь канцелярско-бюрократическим языком и повторявших ритуальные хвалебные формулы. Речь Кирова на XVII съезде партии вылилась в необычайно жаркий панегирик Сталину — подобного не содержалось ни в одном другом выступлении. Но и до этого в прославлении Сталина Киров нередко шёл дальше других членов Политбюро. Так, в речи на Ленинградской партийной конференции 17 января 1934 года он говорил: «Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа — это должна знать партия — происходит по указаниям, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его» [131]. Этот пассаж был настолько необычен даже по тем временам, что он на всю жизнь врезался в память Молотова, который в 70-е годы с неодобрением пересказывал его в кругу своего близкого окружения: «Но так однобоко говорить о нём (Сталине.— В. Р.), как говорил Киров, я считаю неправильно: „Ни одного вопроса у нас нет, автором которого был бы не Сталин“» [132].

Однако существуют и свидетельства иного рода о поведении Кирова в годы, предшествующие его гибели. Хрущёв в своих мемуарах вспоминал о недоумённых рассказах Микояна, что Киров почему-то упорно молчит на заседаниях Политбюро [133]. В мемуарах самого Микояна рассказывается о появившемся ещё в 20-е годы фельетоне «Правды», иронически описывавшем не названного по имени ответственного работника, который переехал из Баку в Ленинград. Все поняли, что речь идёт о Кирове и что такой материал не мог появиться без прямого указания Сталина. Микоян вспоминал и о том, что однажды Сталин организовал на заседании Политбюро «обсуждение „неудачных“ фраз в статье Кирова, опубликованной в 1913 году!» [134]. По-видимому, речь идёт о статье, свидетельствовавшей о близости Кирова в то время к кадетской партии. Об этой странице биографии Кирова дважды упоминалось в «Рютинской платформе», и Сталин, очевидно, напомнил соответствующие факты для того, чтобы усилить своё давление на Кирова.

По свидетельству хорошо информированного А. Орлова, весной и летом 1934 года в Политбюро возникали конфликты, связанные с попытками Кирова улучшить продовольственное снабжение ленинградских рабочих. Киров обвинил наркома торговли Микояна в дезорганизации обеспечения Ленинграда продовольствием. Без разрешения Москвы Киров использовал часть неприкосновенных продовольственных запасов Ленинградского военного округа, что вызвало резкое недовольство Ворошилова [135].

В 30-е годы Ленинград оставался одним из центров наибольшей активности оппозиционеров. Как и все местные руководители, Киров был обязан докладывать о любых проявлениях такой активности в ЦК. В ленинградском партийном архиве хранится его письмо, адресованное секретарю ЦК Косиору: «Сегодня, 19 января, в Ленинграде с утра по заводам и фабрикам Ленинграда, а также в жактах и на улицах распространены троцкистами (это слово зачеркнуто Кировым) оппозиционерами листовки. Экземпляр листовки прилагаю» [136]. Вместе с тем известно, что Киров сохранял некоторых бывших оппозиционеров на руководящих постах и отказывался санкционировать аресты тех «зиновьевцев», которые, согласно агентурным данным НКВД, вели недоброжелательные разговоры о Сталине.

Немаловажное значение имеет и тот факт, что после смерти Кирова в его библиотеке были обнаружены книги Троцкого «Моя жизнь», «Сталинская школа фальсификаций», «История русской революции», «Перманентная революция и сталинская бюрократия», а также несколько номеров «Бюллетеня оппозиции» и работа американского «троцкиста» М. Истмена «После смерти Ленина».