Сталин против рептилоидов (СИ)

— Не могу сказать, молодая она. Сиськи у ней молодые, не висят ещё, а поглядишь так и не совсем она молодая. Вроде. Если глядеть не на морду — вроде совсем молодая…

— Сколько ей лет, дурак, — рявкнул товарищ за столом. — Отвечай!

— Лет двадцать семь, — захныкал шофёр, — или тридцать. Или двадцать пять. Я ж говорю, вот когда баба из деревни она всегда ясная, а городские разве узнаешь возраст, э! Накрасятся вроде и не старые… А сами старые…

Товарищ за столом его уже не слушал, он говорил в трубку телефона:

— Посмотри по книгам регистрации, прописку в городе, Ракель Самуиловна, возраст двадцать пять-тридцать пять лет. Фамилия неизвестна. Я знаю, что без фамилии будет долго, ищите.

Он положил трубку. Опять сложил руки в «молитве», молчал, смотрел на шофёра:

— Узнаешь её?

— Узнаю, товарищ, как увижу — сразу узнаю, сюртук её мама, убью её, по куску резать буду, и кушать её буду. Шалава она. Клянусь, — истово обещал Ибрагим.

— Где вы её нашли?

— У нэпмана «У Анри», что на малой Якиманке. Она с товарища Пильтуса три «николашки» золотом взяла, меньше брать не хотела. Жадная паскуда.

— Уведите его, — сказал товарищ за столом и добавил, — Чапу и Жирного ко мне.

Милиционер снова положил руку на плечо шофёра, тот съёжился и встал.

Вскоре в комнате появился мерзкого вида невысокий человек, уркаганский щёголь в лаковых сапогах, в пиджаке с отливом и в кепке. И лицо его было подстать его голосу, ехидный блин, со вбитым внутрь носом и выбитыми передними зубами. Зайдя в комнату, где сидел человек в сером, он поднял руку и поприветствовал его поднятием кепки:

— От честного жиганства, большевистскому панству, пламенный, революционный привет!

Он притопнул лакированным сапогом.

— Юродствуешь, Чапа? Ты бы бросил свои каторжные привычки, — холодно сказал человек за столом, — я ведь забуду, что мы вместе с тобой чалились, я заберу у тебя удостоверение, и отправлю тебя в ДОПРЗак, заскучал ты, я вижу, по казённой шконке и вкусной тюремной пайке.

— Обижаете, товарищ, я ваш до гробовой доски, и у меня от шконки и шломки, хребет болит и ливер пучит, — сказал Чапа, скалясь беззубо.

Но тут его бесцеремонно отодвинули в сторону, и в комнату протиснулся огромный человек, вовсе не жирный, а необыкновенно широкий. Вдвое от обычного человека, с огромными лапищами и сапожищами, на которых от полноты ног пришлось надрезать голенища. Был он вида совсем не такого как Чапа, он скорее напоминал кулака, только без бороды на широком лице, носил яловые сапоги, пиджак, и кулацкую жилетку со старорежимной золотой цепью, для часов. Его фуражка была старой, козырёк её треснул, а губы и волосы вошедшего были сальными, как будто только что он ел что-то жирное и об волосы руки вытирал.

— Звали, Владимир Николаевич? — тяжёлым басом спросил он.

— Возьмёте Ефрема, езжайте на малую Якиманку, к нэпману в ресторан «У Анри», узнайте, поспрошайте фамилию и где живёт проститутка Ракель Самуиловна. Как узнаете — позвоните мне. И без фокусов там, нэпманов не пугать и не грабить, их баб под юбками не лапать, не забывайте, что вы сотрудники МУРа, а не урки таёжные. Жирный, ты за старшего.

— Сделаем, товарищ Толмачёв, — обещал Жирный и повторил задание. — Значит, Ракель Самуиловну ищем и вам сообщаем.

— Всё будет в ажуре, аккуратненько, как отпуск морфия в аптеке, — опять снял кепку Чапа. — Не волнуйтесь, друг Владимир. Найдём мы эту мурку.

Товарищ Толмачёв ничего не сказал, просто неодобрительно глядел, как они уходят. Они вышли, закрыли дверь тихонечко, а он снял шляпу с лысой головы, бросил её на стол, посидел ещё немного и снова взял трубку телефона:

— Коржова, мне, — сказал он и, подождав, продолжил. — Коржов, Толмачёв говорит, посмотри у тебя проходит в картотеке проститутка Ракель Самуиловна? Нет, фамилии я не знаю. Ищи без фамилии, и побыстрее, мне нужно на должность, на Кавказ уезжать, через два дня. Всё.

Он положил трубку и откинулся на спинку стула. Стал тщательно вытирать рукой лысую голову и жмурился, словно получал от этого удовольствие.

Он никуда не уходил, хотя ему самому очень хотелось принять участие и в поисках, и в экзекуции. Но товарищ Толмачёв знал, что ему будут звонить. Ему будут звонить разные товарищи, будут звонить всё время и соболезновать, и предлагать помощь, и он должен всех успокаивать и говорить, что поиски идут по плану. И помощь ему не нужна. И что нет необходимости форсировать события. И что все виновные скоро, обязательно, понесут суровую, заслуженную кару. В общем, он должен был быть на телефоне.

И телефон вскоре зазвонил, и на проводе был очень, очень ответственный товарищ, ответственнее практически не бывает. Новость уже дошла и до него, и Владимир Николаевич стал серьезен, сух и строг, стал говорить коротко и по делу: