Сталин против рептилоидов

— Ну, так наш полк был придан седьмой пехотной дивизии. Мы, как Сиваш форсировали, так дивизия завязла в боях. Там офицерьё сплошное стояло, а мы их по берегу обошли и пошли сразу на Симферополь, почти без боёв шли. Там я ослов и видел. Там и отдыхали, а потом на Ялту пошли, там вообще две недели стояли, аж до конца января. Там я и отъелся, и рана моя до конца зарубцевалась, и коня подлечил, и вшей почитай подчистую вывел. В общем, хорошо отдохнули. А харч какой был! Баранина! А потом там и обмундирование новое получили, со Врангелевских складов. Отлично обмундирование, английское. Китель у меня был офицерский. Его потом шрапнелью порвало в Польскую, жалко было.

Тыжных, этот мальчишка, рассказывал ей это так, будто он не на войне был, а катался по лучшим курортам Европы. Он улыбался, вспоминая Крым так, словно это лучшее воспоминание в его жизни. Ракель Самуиловна посмотрела на его правую веснушчатую щёку и поняла, что за всю свою жизнь этот крепкий деревенский парень ничего лучше и не видел, чем этот зимний отдых в Крыму.

— А сколько вам лет, Свирид? — спросил она.

— Так двадцать второй уже — важно сообщи он.

— Двадцать второй уже? — переспросила она.

Он только кивнул.

— А сколько лет Вы воюете?

— Сколько? Да ещё с девятнадцатого начал, под Царицыным. Служил тогда у товарища Жлобы в Стальной дивизии. Но там повоевал немного, контузило меня. А потом мне коня доверили, — сказал он с гордостью. — Попал Первую конную, начинал на Волге, затем Дон и Кубань. Потом Донбасс, Крым, Польша. А потом Туркестан проклятущий, ох, как меня жара донимала, мы там за басмачами гонялись, за Джунаид-ханом.

— А где это?

— В Хорезме.

— И как там? В Хорезме?

— Пылища, электричества нет, зато фрукты разные, дыни, яблоки. А девки, все лица за тряпки прячут до свадьбы. Отсталый люд, никакого классового самосознания нету. А потом, полгода назад, меня сюда по партийной разнарядке направили.

«Вот и всё, что видел этот конопатый мальчишка за свою жизнь: нищую деревню с коровой Падлой и страшную войну» — подумал Ракель Самуиловна, глядя на его конопатую щёку.

Она вдруг протянула руку и погладила его по щеке. А он вздрогнул, словно его ударили и он как будто испугался. И уставился на неё своими зелёными глазами, забыв про дорогу:

— Чего Вы?

— Ничего, — Ракель Самуиловна, улыбнулась, — просто хотела проверить настоящий Вы или из воска.

— Чего? Из какого воска? — смущённо пробубнил Тыжных, продолжая глядеть на неё с подозрением. — Вот тут я вспомнил один случай…

— Опять с коровой Падлой?

— Ну да. С ней. — он не отрывал от неё глаз.

— Смотрите лучше на дорогу, товарищ Тыжных, — засмеялась Ракель Самуиловна. — И что было с этой легендарной коровой?

— Да дурная она была, под быка не шла. Как её не водили — не шла, хоть сам тресни, хоть её привязывай. Ни одного отёла не было у неё, хозяева с ней маялись, с дурой. А она, как свадьбу собачью увидит, так бежит к ней и бегает вместе с собаками. Что она там о себе думала, Бог её знает. Может, собакой себя считала, вот как так может быть? К быку — не шла, а как собачья свадьба — так она кол из земли любой вырвать могла, что б только побегать, да поглазеть.

Ракель Самуиловна вдруг стала серьёзна и, глядя на Свирида, спросила:

— Товарищ Тыжных, а за какой такой субботний форшмак, Вы мне рассказали про эту вашу сумасшедшую корову? Чтобы я свои женские мозги ломала, об этой вашей корове? А мне не про корову вашу слабоумную нужно думать, а о том, что меня ищут людоеды, и что у меня помада кончается. И к маникюрше нужно.

— Чего? — не понял Свирид и нахмурился.

Товарищ Незабудка заметила, что он всегда хмурится, когда чего-то не понимает:

— Я спрашиваю, при какой оглобле здесь эта Ваша странная корова? Зачем Вы мне этот ужас рассказали, чтобы она мне снилась? С собаками вместе?

— Да не при какой, — отвечал он, чуть покосившись на неё. — Так, к слову пришлось.

— Это феноменально! Это какой-то триптих: Я, конопатый марксист и однорогая корова Падла, с явными сексуальными расстройствами. Что же нас всех объединяет⁈ — спросила товарищ Незабудка сама себя и стрельнула окурком в окно.

Конопатый марксист только покосился на неё и ничего не сказал.

До самой газолиновой станции они доехали молча.

Всё, то чего боялся товарищ Аджания — случилось. Как не заставлял он шофёра гнать «Понтиак» по утренней и пустой Москве, как не торопился сам, чуть не бегом влетая в общежитие РабФака, всё-таки он не успел.

Васька Ярохин и Яшка по прозвищу Спортсмен были удивлены, когда дверь широко распахнулась, и на пороге комнаты появился высокий брюнет с серыми глазами. Был он без фуражки и без знаков различия, но носил гимнастёрку, синее заляпанное чем-то галифе и отличные сапоги. За ним стояли два милиционера.

— Здравствуйте, товарищи — поздоровался незнакомец.

— И вам не кашлять — произнёс Васька, подозрительно оглядывая пришедших.

Яшка, малость удивлённый, и вообще ничего не сказал. Стоял, рот раскрыв.

— Моя фамилия Аджания, я и мои люди из МУРа, — он достал удостоверение.