Сталин против рептилоидов

Все в семье удивлялись: как Толмачёв допустил, что к нему в логово прошёл без разрешения этот прихвостень Троцкого, Склянский и в уничижительной форме предложить помощь. Помощь! В провидении Святого для любой семьи ритуала! То есть, этот ублюдок Склянский, насмешливо поставил под сомнение дееспособность всей семьи Зиновьева. Толмачёв допустил подобное. И это выходило за все рамки приличий.

Но этот разговор происходил с глазу на глаз. И Склянский, по сути, оскорблял только самого Толмачёва.

И их диалог мог и не выйти за пределы кабинета Владимира Николаевича, не гори желанием его секретарь остаться в Москве.

Шалва понял, что это и есть его намёк на шанс, его едва уловимый случай. И он вынес в семью весь разговор между Склянским и Толмачёвым. Послав кому следует стенограмму разговора, который он подслушал.

Стенограмма была убийственна. Шалва, своими комментариями, до мрачного цвета сгустил краски, и выпятил оскорбительную сущность предложения Склянского на максимум.

На этом карьера Толмачёва была закончена. А карьеру Шалвы Семёновича Аджания нужно было строить немедленно, пока была возможность.

И товарищ Аджания начал строительство своей карьеры.

Товарищ Толмачёв вошёл в приёмную, и, не снимая шляпы, произнёс коротко:

— Редактор?

Шалва Семёнович отвечал так же коротко:

— В кабинете. Ждёт.

Он демонстративно не стал подниматься со стула. И даже не поглядел в глаза Толмачёва. Отношения между ними были уже закончены. Толмачёв тоже дал понять, что теперь он в курсе ситуации. Он длительным, оценивающим взглядом осмотрел товарища Аджания, ничего не произнёс и зашёл в свой кабинет, где его ждал товарищ из газеты.

Всё! Рубикон был перейдён! Нужно было начинать!

Шалва, ничуть не мешкая и не волнуясь, поднял трубку, не очень-то надеясь, что ему удастся дозвониться с первого раза, и произнёс:

— Соедините меня с Григорием Евсеевичем. Это секретарь Толмачёва Аджания… Это срочно. Это важно… А нельзя ли его разбудить?.. Я знаю, что сейчас два часа ночи. Но это важно, я звоню по поводу убийства товарища Пильтуса… Очень жаль, хорошо, я позвоню утром.

Он положил трубку. Ничего страшного не произошло. На другой результат он особо и не рассчитывал. Все знали, что Григорий Евсеевич очень трепетно относится к своему покою. Недаром его называли красным барином.

Товарищ Аджания собирался позвонить с утра, и добиться разговора. Он собирался сообщить, что Толмачёв ничего уже не в состоянии сделать, он утратил уважение подчинённых из-за своих провалов. А он, Аджания, может взять дело в свои руки, и завершить ритуал возмездия. Шалва был готов рискнуть. И это было не раздутое самомнение. Просто он всё знал об этом деле, так что риск был оправдан. Только бы ему дали добро, только бы дозвониться до Первого Лица. Шалва посмотрел на часы. Через пятнадцать минут он собирался повторить звонок. И повторять до тех пор, пока секретарь Григория Евсеевича, не устанет регистрировать звонки в журнале и не соединит его с ним. Пусть даже это будет утром. Шалва знал, что добьётся своего.

А пока он ждал, с улицы Мясницкой во двор въехал автомобиль. Остановился. И затих в темноте на своём месте, там где и положено согласно «Регламента по транспорту Бюро Уч. и Контр. при ГЭУ ВСНХ РСФСР».

И из него, поигрывая брелоком на серебряной цепочке, вылез гражданин с жёлтым лицом. Размял затёкшие ноги, потянулся и пошёл, не торопясь, в здание. Настроение у желтолицего человека было прекрасное. Он рассчитывал на хорошую награду за свою расторопность и за свою сообразительность. Он знал, что Толмачёв не скупится на награды. А наградить его было за что.

— У себя? — Спросил Ефрем у секретаря, без особой почтительности.

— Что хотел? — отвечал Шалва Семёнович, не глядя на него.

— Информация есть — Ефрем побыстрее хотел получить похвалу и обещание награды, и потом пойти домой спать, время-то уже шло к четырём.

— По поводу? — всё так же никуда не спешил секретарь.

— По поводу проститутки, что замочила Пильтуса.

Мозг товарища Аджания моментально перешёл из состояния сохранения энергии, в высшую фазу напряжённой работы. Шалва собрался, подтянулся, для улучшения кровотока сделал несколько дыхательных движений и встал:

— Знаешь, где она?

— Знаю! — по лицу Ефрема расплылась серыми губами улыбка победителя.

Нужно было действовать незамедлительно. В любую секунду дверь могла открыться, и сам Толмачёв оказался бы на пороге, и тут же Ефрем ему всё доложил бы. Этого нельзя было допустить. И не теряя ни секунды товарищ Аджания пошёл из приёмной, на ходу бросив Ефрему безапелляционное:

— За мной!

— Товарищ секретарь… — начал было Ефрем.

Но секретарь, чуть задержавшись, и глядя ему в глаза, с затаённой угрозой произнёс:

— Немедленно!