Никто не был застрахован от растущей буквально по часам подозрительности Сталина, которому повсюду мерещились террористы и отравители. Но еще больше он боялся смерти, и этот страх буквально изводил его. «Он забыл все человеческие связи, — вспоминала Светлана Аллилуева. — Его страх в последние годы превратился в настоящую манию преследования. Крепкие нервы, в конце концов, начали отказывать. Но его мания не была плодом больной фантазии: он знал, что его ненавидят, и знал за что».
Да и как не знать? Ведь он выступал практически уже против всех. Цензура ужесточалась с каждым днем, все контакты с Западом были запрещены под нелепейшим предлогом, что Советскому Союзу нечему учиться у загнивающих западных стран.
Неожиданно для всех академик К.М. Быков вдруг оказался в роли этакого строгого прокурора, которому надлежало с подачи вождя «разобраться» и с без того до полусмерти запуганными учеными. И он оправдал оказанное ему высочайшее доверие, единолично творя суд и вынося приговоры.
Все более теряя над собой контроль, Сталин, в конце концов, перестал доверять и своим верным охранникам Власику и Поскребышеву. И ударил сам по себе, поскольку с их устранением разрушил созданную ими практически совершенную систему собственной безопасности. И не случайно посвященный во многие тайны кремлевского двора Власик пророчески заметил, что вместе с ним кончится и сам Сталин.
Отстранив Поскребышева, Сталин мгновенно лишился источника верной и важной информации. Ведь именно он возглавлял «спецотдел», который занимался не столько охраной видных государственных и партийных деятелей, сколько охраной самого вождя от заговоров и покушений. Одновременно Поскребышев возглавлял целую свору тайных информаторов, с помощью которых Сталин знал очень многое из того, что хотели бы скрыть от него даже самые преданные ему люди.
Удаление преданных и испытанных Поскребышева и Власика не могло не насторожить ближайшее окружение Сталина, которое слишком хорошо знало своего хозяина. «Судя по всему, — говорил на XX съезде партии Хрущев, —
Сталин решил отделаться от старых членов Политбюро. Он часто заявлял, что членов Политбюро следует заменить... и следует предположить, что он планировал уничтожение старых членов Политбюро».
После того как внимательно наблюдавший за политическими процессами в Польше и Чехословакии Сталин убедился, насколько сильно в этих странах влияние Берии, он, по всей вероятности, решил избавиться от своего страшного сообщника. Для чего и приказал добиться от обвиняемых компроматов на Лаврентия Павловича. «То, что он после XIX съезда партии дважды подавал в отставку, — писала дочь Сталина, — связано, скорее всего, с его болезнью».
Да, это было так, сосуды мозга становились все хуже, у Сталина появились галлюцинации и расстройство речи. Что особенно отчетливо проявилось на съезде. Он говорил всего десять минут, и тем не менее было прекрасно видно, с каким трудом дались ему эти минуты.
Но как бы там ни было, в октябре 1952 года Сталин все еще был одним из десяти секретарей ЦК, а его прежние функции перешли к Маленкову, который, в отличие от самого Сталина, стал называться не генеральным, а первым секретарем ЦК.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Той осенью Сталин впервые за долгие годы не уехал на Юг. Очевидно, очень опасался, что в его отсутствие в Москве может случиться непоправимое, и он вернется в нее не всесильным владыкой огромной страны, а в лучшем случае пенсионером. Хотя его уже напрочь больное воображение рисовало ему куда более страшные картины. И Маленков, и Молотов, и Берия, как, впрочем, и любой член Политбюро и ЦК, имели весьма веские основания отомстить сполна наиздевавшемуся над ними вождю. Мания преследования достигла своего апогея, и вот что пишет о последних днях жизни Сталина А. Буллок в своей книге «Жизнь великих диктаторов»:
«Состав охраны, выделенной Сталину, постоянно увеличивался. Где бы он ни ночевал, его резиденцию окружали солдаты с собаками. Он никогда не летал самолетом. Когда он отправлялся в отпуск на Юг поездом, все движение по линии останавливалось, вдоль дороги через каждые сто метров стояли солдаты МВД и выделялось два или три отдельных состава, в одном из которых поедет Сталин, как он решит в последний момент. Находясь в самой Москве, он то и дело менял маршрут передвижения на дачу в Кунцево и с дачи.
В этой добровольной изоляции основным развлечением Сталина оставались фильмы, с неизбежными на всю ночь ужинами после них. Полдюжины членов его ближайшего окружения, которых он в данный момент терпел — Молотов, Микоян, Ворошилов были из их числа полностью исключены, — должны были быть готовы бросить все, что делали, и повиноваться приглашению присоединиться к нему. Хотя все готовилось на его кухне, Сталин не притрагивался к еде или питью, пока другие не попробуют, чтобы сначала посмотреть, не подмешан ли яд. Одни и те же анекдоты рассказывались по нескольку раз, но все должны были смеяться, словно слышат их в первый раз в жизни. Сталин получал удовольствие в подпаивании других, пока они не набирались до одурения.