Сталь и шлак

— Массаж! — яростно кричит Швальбе, хватая плеть.

Зонневальд жестом останавливает его и поднимается со стула.

— Бить надо так, — говорит он, беря в руки плеть.

Заместитель начальника гестапо по хозяйству долго рассматривал учетную карточку рабочего, присланного биржей труда на должность слесаря-водопроводчика. Павел Прасолов, рождения 1922 года… Исключен из комсомола, до этого работал слесарем на заводе. Благонадежен.

«То, что рабочий неопытен, это плохо, — размышлял гестаповец, — но то, что он молод, это хорошо. Пожилые рабочие — опаснее. Два пожилых кочегара работали из-под палки и в конце концов сбежали, выведя из строя котлы. Этот просится сам — хорошо. Лицо у него какое-то удивленное, видимо, глуповат — еще лучше. Такой до диверсии не додумается».

Решив, что новый слесарь-водопроводчик соответствует своему назначению, гестаповец положил перед ним подписку о неразглашении тайны и активном содействии СД. Рабочий подписал, не задумываясь, что окончательно расположило гестаповца в его пользу.

Котельная парового отопления помещалась в полуподвальном этаже, и Павел нашел ее без труда: первая дверь по коридору направо. Комната напротив, с решетчатой перегородкой вместо двери, была завалена ворохами одежды.

Длинный коридор отгорожен высокой — от пола до потолка — железной решеткой, за которой прохаживались гитлеровцы, сквозь отверстия в дверях наблюдавшие за заключенными.

Едва Павел входит в котельную, как дежурный кочегар, сухопарый одноглазый детина с безобразным, обожженным лицом, начинает расспрашивать новичка, рассказывает о себе. Он успел уже побывать в бывшей немецкой колонии, из которой был выслан задолго до войны. Немцы вернули ему дом и назначили старостой. Он сумел поприжать колхозников, собрал немного хлеба для немецкой армии, заслужил благодарность, но односельчане подожгли его дом. Ему, обгоревшему с головы до ног, чудом удалось спастись. После пожара он окривел, и на оперативную работу его не взяли: куда там с одним глазом, за партизанами и с двумя не уследишь! В секретную службу тоже не приняли — личность, говорят, неподходящая, а не учитывают, что личность эту ему за помощь Германии испортили. Вот и пришлось идти сюда; в другом месте и убить могут, а тут безопасно, да и работа калымная: по субботам, когда особенно много возят на шахту, одежонкой кое-какой премируют. Прошлый раз ему досталась военная гимнастерка, женская рубашка и туфли. Одежда ничего, правда много кровяных пятен, но не продырявленная, перед расстрелом снятая. Жаль только, что ему не доверяют машину. Все русские отказываются возить, а он возил бы — шоферам калым хороший.

— Ну, ничего, отсижусь здесь, а мое время еще впереди.

Павел внимательно слушает, время от времени вставляет короткие замечания.

Потом он уходит сгружать уголь. Вернувшись, он застает в котельной Николая, знакомого парня, живущего в заводском поселке. Кочегар куда-то уходит, и они могут поговорить на свободе. Николай направлен сюда биржей труда в качестве шофера. До сегодняшнего дня его наряжали возить кирпичи на постройку гаража, а сейчас некому везти арестованных. Вот он и прячется здесь, чтобы не послали.

Неожиданно в кочегарку входят следователь Швальбе и начальник гаража, длинный кривоногий немец.

— Ты чего здесь околачиваешься? — спрашивает шофера Швальбе.

— Греюсь, замерз. — Николай в самом деле дрожит.

— Машина в порядке?

— Не совсем. — Николай опускает глаза под пристальным взглядом Швальбе.

— В порядке или не в порядке? — повторяет гестаповец и кладет руку на кобуру. — Если не хочешь везти, скажи. Пассажиром поедешь.

— И поеду! — неожиданно кричит Николай. — Поеду, но не повезу.

— Хорошо, поедешь, — спокойно говорит Швальбе, выходит из котельной и сейчас же возвращается с солдатами.

У Николая дрожат руки и губы. Он весь дрожит, но старается шагать твердо.

— Я повезу, — предлагает кривой кочегар, когда Николая уводят, — домчу, лучше не надо.

Швальбе подозрительно смотрит на его обожженное, кривое лицо:

— А не вывалишь на дороге?

— Не извольте беспокоиться, — горячо отвечает кривой, — шофер второй категории.

— А котлы?

— За котлами он доглядит. — Кочегар кивает в сторону Прасолова. — Мудреного тут ничего нет.

Швальбе соглашается, и кривой торопливо выходит из кочегарки.

Следователь не спешит. Он долго смотрит на Павла и внезапно спрашивает:

— Ты, Прасолов, кажется, комсомолец?

У Павла перехватывает дыхание, но он овладевает собой.

— Был, да выгнали, — отвечает он, стойко выдерживая испытующий взгляд рыжих глаз.

— Что-то вас многих повыгоняли, — криво усмехается Швальбе. — Кого ни спросишь — всех выгнали. За что выгнали?

— За то, что в армию добровольцем не хотел идти и отказался эвакуироваться.

Некоторое время Швальбе стоит в раздумье, и Павлу кажется, что он решает: увезти его на шахту сейчас или в следующий рейс?

Но в коридоре раздается шум отодвигаемой железной решетки, и следователь уходит.