Сталь и шлак

Хозяйка дома заперла дверь и вошла в столовую, когда мужчины уже сидели за столом. Она внимательно посмотрела на мужа, стараясь угадать его настроение. Морщинистый лоб и суровые, старчески поджатые губы странно сочетались на ее лице с живыми, молодыми глазами.

— Ну что, общипали тебе перья? — с улыбкой спросила она, убедившись в том, что муж настроен весело.

— Полхвоста осталось, — в тон ей ответил Пермяков, — есть еще что кверху задирать. Разделил первое место.

— С Шатиловым? — спросила дочь из соседней комнаты.

Василий удивленно посмотрел на хозяина, потом на хозяйку.

— Он нам про вас все уши прожужжал. Уж и такой и сякой… А он у нас до мужчин не особенно влюбчивый, не то что, бывало, до баб…

— Мама! — укоризненно сказала девушка, все еще не появляясь.

«С характером», — подумал Шатилов.

Когда она вошла в комнату, Василий, не скрывая своего любопытства, взглянул на ее свежее, словно после мороза, лицо с большими темно-карими глазами.

— Так вот он какой, Шатилов! — сказала она, здороваясь. — А ведь он совсем на лешака не похож.

— На какого лешака? — смутился Пермяков.

— А ты помнишь, папа, что говорил после первой его плавки? «С этим лешаком трудно будет справиться».

— Ольга! — произнесла Анна Петровна с той же укоризненной интонацией, и все четверо засмеялись. Пермяков погрозил дочери пальцем.

Большой шелковый абажур, низко опущенный над столом, погружал комнату в мягкий полумрак. Шатилов оглянулся и увидел, что свет в спальне тоже смягчен таким же абажуром.

Анна Петровна поняла его взгляд.

— Это у нас отец затемнением занимается, — объяснила она, — устают у него глаза в цехе, вот и накупил абажуров. Слава богу, хоть настоящего затемнения еще не знали.

— И не узнаете, — твердо сказал Шатилов.

— Вы танкист? — спросила Ольга.

— Да, но по чему вы это определили?

— То, что вы в армии были, определить не трудно — выправка осталась, а в отношении специальности… — Она замялась. — Чаще всего горят танкисты.

Шатилов провел рукой по лицу:

— Нет, это не на фронте.

Разговор зашел о войне. Шатилов долго рассказывал о финской кампании, о танковых атаках, о погибших друзьях.

— Вы человек военный: скажите, когда же война кончится? — Анна Петровна с надеждой смотрела на гостя.

Ольга и отец невольно улыбнулись, но Шатилов оставался серьезным.

— Война только началась, — сказал он, глядя куда-то в сторону, и Ольга поняла, что он не видит сейчас ни ее, ни матери, ни этой комнаты, погруженной в мягкий, уютный полумрак. — Уж если начали бить, так будем бить до конца, до полной победы.

— Выпьем за нашу победу! — Пермяков достал из буфета заветную бутылку водки.

Анна Петровна засуетилась, накрывая на стол. Шатилов молчал, по-прежнему глядя в сторону.

— Возвращайтесь сюда, Шатилов, — окликнула его Ольга. — Сейчас вы не здесь, а там.

Он не сразу понял ее.

— Вернулся. Уже здесь. Но тот, кто видел все это, тот всегда там…

Пермяков налил водки, и они молча выпили.

— Впрочем, и у нас здесь фронт, — сказал Шатилов.

— И он не подкачает, — отозвался Пермяков. — Имея такие гиганты, — он показал в сторону завода, — воевать можно. Ты бы посмотрел, какое наследство нам на Урале от Николашки досталось! Только скажи: не кажется тебе, что мы мало делаем, чтобы носить звание фронтовиков?

— Мало, — согласился Шатилов, — на таком заводе, с такими людьми можно сделать больше. Вот мы с вами заняли первое место, но меня это мало успокаивает. Надо повести за собой всех остальных, весь цех, все цехи, весь завод, а мы до сих пор работаем хуже, чем первый мартеновский.

Пермяков принялся рассказывать о мартенах старых уральских заводов, где начинал свою жизнь. Рассказывал он интересно, с юмором, много жестикулировал, и чем больше пил, тем больше вспоминал.

— Ну, что тут за аварии! — говорил неугомонный Пермяков. — Ну, уйдет на домне плавка в летку, простоят восемь, десять, от силы двенадцать часов — и поехали дальше. А вот в Закамске у нас авария случилась — домна простояла двенадцать суток!

Шатилов насторожился. Он любил рассказы о неполадках и авариях: немного пришлось ему видеть их на своем коротком зеку. Пермяков заметил, что его слушатель заинтересовался, и не торопясь продолжал:

— Вагонетки с углем, рудой и камнем на верх доменной печи, на колошник, подавали у нас лошадьми. Да, да, лошадьми! — подтвердил он, заметив недоверчивый взгляд гостя. — Домна под самой горой построена, на горе рудник, и мост деревянный к домне. Лошадей, которые к этой работе приучены, было всего две. Вот и случилось — одна заболела, а другая, как на грех, на колошнике не так повернулась, и обожгло ей хвост, вся начисто шерсть сгорела, остался один кнутик, ну, как у слона, одинаково. И что ты думаешь? Не идет эта лошадь наверх, кнутиком своим машет, а не идет. Ну, и стояла домна, пока больная не выздоровела, а у этой бесхвостой нервы не окрепли…

— Началась лекция о возникновении железоделательной промышленности, — сказала Ольга, не первый раз слышавшая эту историю.