Стаб

Когда дверца печки открылась, я увидел лицо своего спасителя. Он был одним из старших детей, которые присматривали за малышнёй вроде меня. Он был нелюдим, но в отличие от меня мог за себя постоять. Его боялись все, а я больше остальных.

— Так-так-так, в моей сокровищнице появился новый экспонат.

Я открыл глаза и посмотрел наверх. Квадрат света, расстеленный, как коврик на полу, касался меня. Свесив ноги, на краю сидел Многорукий и разглядывал «новый экспонат».

Он ждал объяснений? У меня в голове был полный бардак. Я не знал, с чего начать. Я не пытался встать, боясь упустить неясное воспоминание.

— Что делать, если непослушный сопляк залез в конфетный шкаф и объелся сладостей? — спросил он сам себя, доставая откуда-то книгу. В твёрдой обложке, толстая, она выглядела очень внушительно, особенно в его руках, но не думаю, что там было объяснение для подходящего случая: меня в окружении порножурналов. — Ты тут мастурбировал? Не бойся, в этом нет ничего плохого. Ты можешь поговорить со мной об этом.

— Я вспомнил, — прошептал я, но он меня всё равно услышал.

— Ладно… — Он заёрзал. — И какое воспоминание тебя настолько завело?

— Я вспомнил, — повторил я. — Я уже встречался с ним… я его уже видел…

— Кого?

— Рэймса. Он воспитывался в том же приюте, что и я. Он был такой… тихий, незаметный. Ходил всегда сам по себе. У него не было друзей, но и врагов не было тоже.

— Ты мастурбировал, думая о Рэймсе? — Он полистал книгу. — Знаешь, как это называется у подростков? Девиантное поведение. Мысли об объекте ненависти вызывают у тебя сексуальное желание. Тут написано, что тебя пора спасать, но я думаю, что это вполне нормально. Уж сколько я поимел тех, кого ненавижу. Иногда просто убить мало, понимаешь о чём я?

Я обхватил голову руками, пытаясь удержать ускользающее прошлое.

— Он был там, когда меня запихали в печь и подожгли.

Многорукий оттолкнулся и спрыгнул вниз. Прощайте, колени, подумал я, но он приземлился очень мягко и удержал равновесие.

— Этот засранец запихал тебя в печь?

— Нет, он меня оттуда вытащил. Мальчишки испугались его и разбежались, а он отнёс меня в медпункт. Он был старше раза в два… Даже больше. Смог меня поднять…

— С чего ты взял, что это был Рэймс?

— Потому что это был он. Я знаю.

— Ты очень вовремя вспомнил о том, что человек, которого ты заказал, спас тебе жизнь.

— Ты убил его?

— А если да?

Это значило «нет», поэтому я расслабился.

— Он не спасал меня.

— Сам только что сказал, что он вытащил тебя из горящей печи. Или у тебя всё было под контролем и без его соплей?

— Лучше бы он меня там оставил.

Многорукий снова начал листать свой справочник девиантного поведения подростков.

— Я боялся взрослых и уколов… — пробормотал я, накрыв лицо предплечьем. Шорох страниц прекратился. — Врач никак не мог вколоть мне обезболивающее и обработать ожоги… я был так напуган… вырывался, как бешенный. У меня часто отбирали еду, когда я был ещё совсем мелким, поэтому дозы «стаба» не хватало. Я часто плакал, мочился в кровать, боялся всего подряд. В тот раз врач приказал ему говорить со мной, чтобы успокоить.

— И что он сказал?

— Нёс всякую чушь, — сказал я. — Что-то про то, что теперь меня никто и пальцем не тронет. Что он убьёт, если тронет. Что он будет рядом и присмотрит за мной, поэтому я могу спать спокойно. Всё в таком духе. Под конец он меня просто добил. Сказал, что если я хочу, то могу подружиться с ним. Мол, мы отныне всегда будем вместе.

— Он был всего лишь безмозглым сосунком, — бросил Многорукий, словно оправдывал его.

— Но я был ещё меньше.

— Ну и что дальше? Ты поверил трепачу, а он разбил тебе сердце?

— Его забрали на следующий день. Я о нём больше не вспоминал. — Я открыл глаза и удивился, что ещё вижу солнечный свет вверху. По ощущениям, за воспоминаниями прошел не один час. — Я не мастурбировал.

— Ясно. Хотя и странно, что эти журналы навели тебя на… хм, другие мысли.

— Да. Я подумал, зачем они это делают?

— Они, м?

— Эниты. Майлз сказал, что раньше женщин было очень много. Что это был пол, противоположный мужскому. Что их называли «слабым» прежде всего потому, что они были слабостью мужчин.

— Говорил же, не слушай этого придурка. Их так называли, потому что ни одна обычная женщина этот люк бы не подняла. — И мэтр кивнул на меня, мол, что и следовало доказать.

— Неважно. Теперь слабость искоренена, половые различия исчезли. Остался только один пол, а я — просто инвалид. И я был не один такой в приюте. Я помню парня с шестью пальцами. И ещё одного с заячьей губой. Был мальчик, который страшно заикался. Нас не держали отдельно, не пытались лечить, взрослые ничего не делали. Нас словно отдали на растерзание. Кому нужны слабаки и калеки? Мы должны были стать первыми игрушками будущих убийц. Мы воспитывали в них чувство общности. В нас подавили все инстинкты, оставив одну только злость.

Мэтр долго молчал.