СССР. Незавершенный проект

Во-первых, мировоззрение российского индивида сегодня покоится, как правило, на признании господствующих отношений в качестве неких абсолютно неизменных трансценденций, определяющих его бытие, но от него никак не зависящих. Причем, набор этих трансценденций может быть самым разнообразным по своему содержанию: идея частной собственности; бог как субстанция всего сущего; рынок как универсальный механизм регулирования всех отношений; государство как социальный patron; «русская идея» как знак особой национальной интеграции; Сталин как символ сильного государства; права человека как теодицея современного либерализма и т. д.

Во-вторых, современный индивид, находясь во власти превратных форм общественной реальности и постепенно становясь их продуктом, способен понимать только превратные смыслы. Понятия (в том числе, такие как социальное творчество, энтузиазм), несущие в себе альтернативу миру господствующего отчуждения оказываются не доступными для его понимания[313].

В-третьих, индивид в значительной степени сегодня отчужден еще и от самого творчества, которое все активнее вытесняется из всех сфер жизнедеятельности индивида засильем технологизма разного рода, постепенно превращая его в функционера социальных, рыночных, политических институтов. Но даже тогда, когда процессы творчества имеют место, они, как правило, оказываются во власти превратных форм. В любом случае современный индивид связывает творчество с чем-то конечным, преходящим, изменчивым. А вот превратные формы действительности, властвующие над ним, он воспринимает уже как некую трансцен-денцию, абсолютно неизменную во времени и пространстве.

В любом случае принцип субъектного бытия современным сознанием чаще всего воспринимается не иначе, как чуждая абстракция или идеологический знак прошлого тоталитарного нарратива. Все что несет в себе идею человека как субъекта истории и культуры – все это оказывается для него активно чуждым. Отказавшись от того прошлого, которое было связано с субъектным бытием индивида и которое существовало в советской системе в жестком противостоянии с конформизмом, в тоже время боясь того будущего, которое требует от него социально-творческой самодеятельности, современный индивид оказывается беспомощным наедине со своим настоящим. Но это настоящее оборачивается для него тем, что индивид, поглощаясь сетями рыночных и бюрократических отношений, обречен на самоотчужден-ное бытие. Кстати, проблема самоотчуждения сегодня обрела такие масштабы, что становится едва ли не первоочередной в ряду таких проблем как экологическая катастрофа, войны, терроризм.

Так что, современный обыватель эпохи глобализации, – так же, как и человек средневековья, даже не допускает мысли о возможности для себя быть тем, кто хоть в какой-то степени определяет лицо существующей действительности. В результате он для себя выбирает лишь путь приспособления к существующим условиям жизни. Как писал Ленин в работе «К оценке русской революции» (1908 г.): «…мещанство трусливо приспосабливается к новым владыкам жизни, пристраивается к новым калифам на час, отрекается от старого…»[314] Но приспособиться к современной реальности – значит втиснуть себя в господствующие формы превратного бытия, постепенно превращаясь в соответствующий феномен превратной культуры.

Понятно, что это отчуждение не свалилось вдруг с неба на российскую почву, а появилось как результат неразрешенности противоречий советской системы, ставшей основанием для развития отечественного постмодернизма (у западного постмодернизма генезис другой). Неразрешенность этих противоречий либеральной методологией породила ряд превратностей российской реальности:

современные формы глобализации (ее социальная сущность, а не техническая сторона) как симулякр исторической перспективы;

попятная диалектика как превратная форма «развития»;

частные формы бытия диктуют потребительское отношение к культуре;

бессубъектное бытие индивида – основа «развития» современных форм самоотчуждения.

Мир этих превратностей либо превращает современного индивида в функцию капитала, рынка, бюрократии, либо загоняет его в консервативно-реакционные формы бытия. Возможен ли прорыв из этих превратностей? И если – да, то на какой основе? В связи с этим обратимся к советским практикам того периода, который стоял у истоков генезиса советской системы (1920-м гг.), когда несмотря на все противоречия исторической обстановки пробивалась реальная альтернатива миру отчуждения.

Обретение перспективы