СССР

Почему-то не хотелось ни есть, ни даже пить – даже удивление по этому поводу вызывало гадливость, как недоумение в связи с неприспособленностью лохматой черно-зеленой гусеницы к немедленному заглатыванию. Мысли отвлекались в какие-то совсем неопрятные стороны. И я решил думать о насущном. Вовремя. В голове, помимо зубной боли, давно зудело сопоставимое по ненужности ощущение того, что я что-то забыл сделать. Когда оно стало невыносимым, я остановился, тупо осмотрелся, по сторонам, осмотрел руки-ноги, пошарил по куртке и наконец сообразил. Чукча батареи на зарядку поставить забыл.

А раз вспомнил, можно и погреться самому. На таком пушкинском мороз-и-солнце, как сегодня, расход тепла сопоставим с накоплением.

Когда тепло протекло по ногам в ботинок, а потом и сапог, я совсем развеселился, обнаглел и решил, что поверху идти будет интереснее. Хоть спасателей гарантированно замечу – они-то не факт что сообразят все овраги прозванивать. Потом, конечно, сообразят, но с моей стороны умнее сокращать, а не продлевать променад.

Все-таки нельзя так прочно строить зимники. Мне бы хоть один обвал под ноги – выбрался бы давно, все легче было бы. Мне бы избушку лесника. Мне бы вертолетик, любого цвета и, пожалуйста, без эскимо.

Мороженое в руки не возьму.

Ладно, не отвлекайся. Согрелся – отрабатывай.

Склон был не слишком крутым, и я решил, что справлюсь с подъемом, если не буду мельтешить. Вправил светоэлементы и пошел.

На два своих роста я поднялся запросто и даже обнаружил под толстым снежным козырьком каменный выступ под руку, а потом и под ногу. До ноги дело не дошло. Когда я, стиснув зубы и веки, попытался подтянуться на правой руке, не выпуская палки из левой, ладонь соскочила с неровного клюва, как накидной ключ с неродной гайки. Я даже не упал – просто сполз по склону вместе с полутонной снега.

Вторая попытка совсем не удалась: две кривые щели с серыми стеблями, оголенные микролавиной, были удобными только глазу, палку в себя не приняли, а пальцы выскользнули из мерзлого интима, едва я задрал ногу.

В третий заход я бросился сгоряча, зато инновационным ходом. Оказалось, что подпирать расщепленным венцом палки то задницу, то подмышку бывает довольно удобно. Я даже навалился на поганый козырек локтями, а потом, замычав от ощущения порванности поперек груди, и коленями. Выпрямился – и рухнул вместе с выскочившим из горного сустава карнизом. На этот раз в жестком и болезненном режиме.

Отдышавшись и осмотревшись (глубокие ссадины на руках и подбородке, ушиб спины, ничего серьезного), я решил, что пока хватит инноваций. Пойдем дальше, а нужное место само о себе заявит.

Заявок было две: одна метров через двести, вторая совсем далеко. Обе обманные. Или я слабак совсем, хотя второй раз и поднялся на несколько метров. Не преодолев даже трети пути. Обидней всего, что спускаться пришлось добровольно, – иначе так бы и стоял я атлантом в промятой нише, выше которой стена была совершенно отвесной и будто рубанком обтесанной. Всего метра на полтора – так, что снизу эта деталь казалась незаметной. Мне хватило. Попрыгал, на полочке побалансировал, лбом в лед постоял – и решил, что лучше спуститься ножками, чем, подмерзнув, падать вниз, будто басмач из старого кино.

Более я выше головы не сигал. Вверх дисциплинированно поглядывал. Ничего там интересного не было, кроме ровного снега и ровного неба. Не слепили больше – и на том спасибо. Стоп. Не слепили. Значит, этот день мы простояли. Надо теперь ночь продержаться. А без тепла и огня это будет непросто. А у меня зарядки шестьдесят процентов и батареи сложены. Я чертыхнулся, вышел из узкой тени, сбивчиво дыша, распаковался, пристроил палку на плечи и медленно пошел по стрежню оврага с заброшенными на сук руками, которыми поддерживал разложенную накидку светопоглощения.

Изображать австрийского егеря из 100-й дивизии армии Паулюса удалось минут двадцать – пока воздух, снег и тайга не превратились в картину Айвазовского. Такая синева батареи не заряжала, а наоборот. После нескольких болезненных попыток я уронил вниз палку и светоотражатели вместе с вмерзшими в них кулаками. Отсоединить живую материю от неживой удалось, но не на ощупь. Кисти были как теплокуртка – холодные, шершавые и чужие. Зато цветом выделялись: розовые такие, в мелкий багровый штришок, а кончики пальцев – белые, будто в сметану обмакнуты. При этом правая рука мало отличалась от левой – разве что запястье было чуть потоньше. Кажется, это нехороший признак.