Срывая маски

Аманда вернулась в комнату, напевая какую-то французскую песенку и продолжая вытирать волосы, от горячей воды и мыла завившиеся мелким бесом. От нее пахло чистотой и счастьем, она была абсолютно спокойна и весела, словно птица.

Неожиданно Ник даже разозлился на нее за подобное легкомыслие.

— Учти, успокаиваться рано. Сегодня мы должны набраться сил, а завтра у нас будет марш-бросок через пол-Англии…

— Я знаю. Иди, мойся.

— Аманда, ты пойми, мы в розыске, и это очень опасно…

Она посмотрела него, и изумруды ее глаз горели спокойно и ярко — любовью.

— Я знаю. Но ведь ты со мной? С тобой не может быть опасно.

Он удрал в ванную — от этих глаз, от этой любви, от собственной слабости, которая охватывала его при виде стройных босых ножек и тонкой талии девчонки-акробатки… Удрал под горячий душ, хотя чувствовал, что ему впору принять холодный.

Он стоял, зажмурившись, и вполголоса ругал мыло, попавшее в глаза, и сквозняк, садивший по ногам неизвестно откуда.

Аманда прижалась к косяку и смотрела на своего мужчину. Во всем мире не было мужчины прекраснее.

Широкая спина бугрилась мускулами; узкие, как у подростка, бедра, мускулистые ноги футболиста, крепкая шея, могучие плечи — Ник Картер был соткан из мышц и мускулов. И еще — из шрамов. Аманда перевидала на своем веку немало ран и ссадин, так что хорошо представляла боль, выпадавшую на долю Ника. В основном здесь были шрамы от ножевых ранений, но встречались и «звезды» пулевых.

Ему стреляли в спину, совали в него ножи, подло, исподтишка, а он шел вперед — огромный, сильный, надежный. Не жалуясь и не боясь, шел и делал свое дело.

Аманда медленно потянула пояс халата, повела плечами… Мягкая ткань упала на пол коридора, дверь ванной тихонько закрылась.

Он почувствовал не прикосновение — аромат. Жасмин и лаванда.

Это не были духи, не был шампунь.

Так пахла ее кожа, Аманды. Ее волосы.

Потом было прикосновение — и оно было прекрасно.

Руки девушки скользнули по его спине, погладили плечи, стали на несколько секунд сильными, жесткими — размяли затекшие мышцы. Потом снова стали нежными и мягкими, поплыли по телу лебединым пухом, дуновением ветра…

А потом эти руки обвились вокруг его талии, и тогда он развернулся к ней, не в силах больше стоять без движения.

Горячая вода стала прохладной — старенький нагреватель не выдерживал такого напряжения, не успевая согревать воду. Очень кстати.

Мужчина подхватил ее за бедра, притянул к себе, со стоном впился в нежные губы, нещадно царапая атласную кожу щетиной. Она чуть откинулась назад, изогнулась в его руках, не держась, только обнимая. Она знала — эти руки ее не выронят.

Цирковые знают цену хорошей поддержке.

Он не закрывал глаза во время поцелуев, и прямо перед ним сияли изумрудные звезды ее глаз. Потом он отстранился — но только для того, чтобы окинуть ее всю восхищенным взглядом. Окинуть взглядом — и покрыть поцелуями, тоже всю.

Стройную шею, точеные плечи, упругую грудь… нежные бутоны сосков, каменеющих под его губами…

Гибкая тростинка — стальной клинок. Атлас кожи скрывает крепкие тренированные мышцы.

Стройные ноги привычным движением наездницы обхватывают его бедра.

Теперь они спаяны намертво, кожа к коже, сбиты в одну плоть, и одно дыхание у них, и одно сердце бьется в груди, голове, ушах, отсчитывая часы и секунды, века и мгновения…

Дышать.

Быть.

Одно и то же: любить-дышать-быть…

Где заканчивается свет и начинается непроглядная тьма? Может быть, там, где сияет тысяча солнц — ведь за ними не разглядеть света.

Он входил в нее медленно, из последних сил сдерживая себя, боясь причинить боль, ранить, растерзать ее своей любовью… Но она была бесстрашной, маленькая акробатка, отважная наездница — она сама рванулась к нему навстречу, раскрылась невиданным цветком, разлилась по пылающему телу прохладным ручьем, приняла в себя его силу и нежность и тут же вернула их стократно…

Единый ритм, единый стон, единый вздох.

Так хорошо, что невозможно остановиться, но и продолжать нельзя, потому что сердце бьется уже за границей тела и кровь стала золотой лавой, а дыхание обжигает горло… И стынут прохладными каплями росы на спаленных страстью губах слова:

Я люблю тебя.

Мой. Моя.

Навсегда — и еще на одну минуточку…

А потом, оглушенный легкостью в собственном теле, непривычно молодой и сильный мужчина сгреб женщину в охапку — так несут цветы любимой, охапкой — не букетом. Успел закрыть воду, подхватил на ходу сиротливо съежившийся под дверью халат, ногой босой и мокрой открыл дверь комнаты, внес груз, драгоценнее которого нет, бросил хохочущую, мокрую, счастливую — на постель. Запер дверь, повернулся к ней лицом, подошел ближе — и она приподнялась навстречу, обняла за бедра, грудью прижалась так, что он застонал от возбуждения, а потом скользнула вниз, как лиана по дереву, а губы грешные, горячие, и не понять, кто тут девчонка-несмышленыш, кто — взрослый мужчина, знавший не одну женщину в жизни… Или пацан — и богиня любви, мудрая и прекрасная?