Срыв

Насмотрелся он предостаточно мерзостей отдыха рабочего класса после трудовой недели; наслушался разговоров про футбол заплетающимся языком, визгов пьяных в дым самок, которых били такие же пьяные самцы. Даже и более-менее пристойных застолий с непременной, конечно, выпивкой и закуской, танцами под радиолу или пение вразнобой «Ой, мороз, мороз…» Станислав Олегович не одобрял и всех этих пролетарских и коллективных радостей последовательно сторонился. Он безошибочно считал, что большинство людей от алкоголя тупеют, и наблюдать сей процесс было ему печально. Причем коллективность действа, по его мнению, только ускоряла процесс и усугубляла последствия. Народное поверье о том, что пить в одиночку – последнее дело и прямой путь к алкоголизму, он считал не чем иным, как страхом объединенных круговой порукой скотов, которые боятся: вдруг кто-то из них разорвет круг и станет человеком, то есть существом, несущим индивидуальную ответственность за свои дела.

Пить Гаврилов решил по возможности наедине или, в крайнем случае, с милой какой-нибудь девушкой. Девушку чаще всего изображала его жена Елена. (Да, по паспорту она была Аленой, но Станиславу Олеговичу не нравилось это имя, и он приучил себя, саму жену, ее и своих родителей, сына, знакомых звать Алену Еленой – так благороднее.)

Классически – если под этим словом подразумевать точное исполнение намеченного перед началом эксперимента плана – процесс пития был таков.

Просыпался Гаврилов в собственной постели в десять-одиннадцать часов утра после семи-, восьмичасового непрерывного глубокого сна. Он не испытывал ни малейших признаков похмелья, хотя выпил накануне около литра водки, так как пил понемногу весь день и притом исключительно качественный продукт.

Проснувшись, тут же подстегивал мозги первой сотней граммов чистой энергии, принимал душ, приводил себя в идеальный порядок, подбривал замысловатой формы бородку, собирал портфель и шел на работу. (Во дворе, в гараже-ракушке, стояли «жигули», но от них на время эксперимента пришлось отказаться.) По пути он заворачивал в три заранее намеченных бара. В двух выпивал по рюмке водки или джина под сигарету, а в третьем, уже в непосредственной близости к университету, с большим удовольствием просиживал четверть часа за кружкой пива и наблюдал окружающую жизнь, а также непрерывно и усиленно работал головой – планировал предстоящую лекцию, записывал на чем попало приходящие на ум нетривиальные мысли.

Войдя в кабинет, Гаврилов делал себе кофе или чай, плескал в чашку на треть водки или коньяку, а затем вразвалку (недруги утверждали: шатаясь) направлялся к студентам.

С коллегами у Станислава Олеговича отношения сложились не более чем деловые. Он не допускал ни фамильярности, ни двусмысленных шуток, но и, почувствовав, что человек слишком холоден с ним, добивался объяснения и чаще всего восстанавливал нормальный деловой контакт. Но вскоре после начала эксперимента Гаврилов заметил, что почти весь преподавательский корпус стал проявлять к нему настороженность и чего-то словно бы ожидать.

«Чего они ждут? – пытался угадать Станислав Олегович. – Наверняка чего-нибудь стереотипного: чтобы я в морду кому-нибудь дал, уснул на коллоквиуме, попал в вытрезвитель. Интеллектуальной деградации, в общем, ждут, тем паче во всех популярных санпросветовских брошюрах так написано. Нет, господа, не дождетесь, Гаврилов пьет не как все!»

Этот общественный ажиотаж все-таки крайне его раздражал, и он постепенно начал с ним слегка поигрывать – совершать вполне умеренное, но отвечающее ожиданиям. Например, однажды устроил шумную выволочку лаборантке за беспорядок в учебной документации и добился ее увольнения; ввел более строгие условия приема экзаменов и зачетов – теперь студент должен был не только знать, кто такой Сократ и что значит «теология», но и обрисовать теорию Гаврилова «Интеллигенция и низовой слой»; во время летней сессии наотрез отказался принимать зачет у одного строптивого умника, несмотря на просьбы декана, и это привело к большому переполоху, так как родители студента через суд потребовали вернуть полторы тысячи долларов, вложенных в обучение сына. Как-то Гаврилов более трех часов спорил с преподавателем истории России ХХ века о том, что любая иномарка лучше любого отечественного автомобиля в принципе. Станислав Олегович отстаивал достоинства иномарок; спор его всерьез распалил – вернувшись домой, он открыл гараж-ракушку и раскурочил свои «жигули» ломиком для колки льда…

Так или иначе, хотя ничего противоправного и общественно опасного (уничтожение машины – это его личное дело!) Гаврилов не совершал, с ним стали вести воспитательную работу, и даже грозились уволить из университета, и тем основательно подпортили последний год его алкогольной гармонии (но не пятый, как он намечал перед началом эксперимента, а третий, так как эксперимент пришлось, к сожалению, прекратить раньше. Впрочем, прекратил его Гаврилов отнюдь не из-за боязни репрессий).

Вечера он проводил, как правило, в кругу семьи.