Срок годности

Жена Иуды жила, как готовила бульон – на крутом огне, не снимая накипи. Ее окружала вражда к мужу. Люди боялись его силы. Нищий не боялся Иуды и его жены. Жена Иуды не любила заботу Иуды над Нищим. Она опасалась, что Иуда попадет через Нищего в беду.

Ночью Нищий шептал Иуде в ухо, напускал в их постель холод. Днем просил в рядах, когда отказывали пугал дружбой с Иудой. Жена Иуды чувствовала в муже перемены. От нее ускользала его слабость. Она знала: кто владеет слабостью Иуды, тот владеет Иудой.

В день базарного праздника жена Иуды пошла к отцу, Продавцу Золота. По дороге встретила Надзирателя. Тот был любезен, превозносил словами Иуду. Женщина не доверяла Надзирателю. Его взяли служить из других мест. Кто он, никто не знал.

Продавец Золота встретил дочь с почтением, полагающимся жене Иуды. Расспросил о товаре и прибылях. Угостил лучшими дарами базара. Жена Иуды первой заговорила о Нищем. Она сказала про него надежное слово. Вспомнила о дружбе Нищего с Иудой. Продавец Золота спросил дочь, что общего у мужа с Нищим. Она ответила, что не допущена к их плану. Прощаясь с отцом, сказала, что Нищий приближает час Иуды.

После дома отца жена Иуды пошла к базарной стене. И раздала побирающимся медные монеты. Те спросили, чем могут ее отблагодарить. Она сказала, чтобы приходили вечером к лоткам, где торгуют острыми приправами.

Часть вторая Надзиратель

И то, что прежде нам казалось нами,
Идет по кругу
Спокойно, отчужденно, вне сравнений
И нас уже в себе не заключает…[19]

Надзирателя взяли служить из других мест. Насельники на должность не шли, брезговали подбирать за властью. С его появлением на базаре установился твердый порядок: мелких воришек секли; причинившим изрядный урон рубили руку.

БЕССМЕРТИЕ

Что, если тень, покинув землю, в слове
Не пьет бессмертья?
Сердце, замолчи,
Не лги, глотни еще немного крови,
Благослови рассветные лучи.[20]

– Пошлость заслуживает право стать пропуском в бессмертие? А почему, собственно, нет, если она знамя эпохи, десятилетия, дня. Кто осмелится вычеркнуть из истории день? Его можно переписать, но заменить, тем паче утаить, не выйдет.

Молодым человеком я оказался в Лондоне, и, гуляя по Portobello Road,[21] посетил лавку старьевщика. Описание интерьера, собрания редкостей – в сторону. Опущу, пожалуй, и колоритную особу хозяина, выползшего из романа Чарльза Диккенса.

Лист бумаги. Меня интересовал лист бумаги шестнадцатого века, изготовленный между девяносто третьим и шестым годами. Причуда, блажь. Мелкая цель, не заслуживающая упоминания. Лист отыскался, его сопровождал сертификат поручитель. Барахольщик заломил цену, я согласился, сделка состоялась. В довесок хранитель нужных через века вещей завернул дополнительный лист, обойденный удостоверением. Близнецов выдернули из одного альбома, всего-то различий капля чернил в углу. Замаранный свидетель вдохновения Шекспира не имел цены, во всех доступных смыслах слова.

Что толку судить о туманном утре, или промозглом вечере елизаветинской Англии, писаре, поэте с пером в руке. Все, что этому дню полагалось, он исполнил. Послание, кочевавшее три с лишним столетия, нашло адресат. Чернильная капля затопила пошлость машинописного дня.