Срок

Когда они перешли железнодорожные пути и двинулись дальше по улице, Асема почувствовала опасный прилив энергии. Она рванулась вперед и побежала по тротуару, затем пересекла парковку и оказалась перед Третьим полицейским участком. Они с Асемой на какое-то время потеряли друг дружку из виду, и Хетта, споткнувшись, растянулась на газоне бульвара. Молоко пропитало ее блузку. Кто-то, оказавшись под ней, пытался откатиться в сторону. Мужчина с серьгами и в разорванной ковбойской рубашке помог ей подняться. Женщина с белокурыми дредами до пояса в ярко-желтом комбинезоне вскочила на ноги и, наклонившись, хрипло выкрикивала что-то. Раздались взрывы, затем пошел дым. Человек, бежавший сквозь слезоточивый газ, как олень, внезапно рухнул на землю. Все люди с детьми отстали от марша милю назад, и Хетта пожалела, что не присоединилась к ним.

Асема, возникшая впереди нее с высоко поднятыми руками, исчезла в облаке газа. Девочка в хиджабе, наверное, лет двенадцати, кинулась вперед и ударом ноги отбросила баллон со слезоточивым газом обратно в полицейских. Что-то настолько мучительное, что не воспринималось как боль, хлынуло в глаза и легкие Хетты. Слезоточивый газ попал на ее потную кожу, на соски. Кто-то перевернул ее и вылил воду ей на лицо и глаза. Пожалуйста! Хетта ахнула и указала на свою грудь. Кто-то задыхался, давился, паниковал, терялся. Это была она сама. Ураган ног вокруг нее, свирепые звуки, глухие удары, крики. Кто-то вытащил ее на чистое место, и она вернулась в свое тело.

Сквозь хлынувшие слезы она увидела, что этим человеком был Лоран. Он держал ее голову твердыми, нежными руками и лил воду ей на глаза. Очки для плавания были сдвинуты на лоб, а из-под них торчала прядь волос. На нем были перчатки с длинными крагами. Его бандана сползла на шею. Он вытащил еще одну, синюю, и промокнул ею лицо Хетты.

– Теперь ты в порядке?

– Нет.

Он откинул ее волосы назад и плеснул на лицо еще воды. Хетта схватила его за запястье и заморгала, глядя на него.

– Асема все еще там, – сказала она.

Лоран поцеловал свой палец, коснулся им ее носа и исчез. Хетте нравилось, когда Поллукс так делал, но она ненавидела этот жест, когда тот попадался в фильмах. Почему? Наверное, потому, что он выглядел покровительственным. Как будто она была маленьким ребенком. И все же она вцепилась в синюю бандану.

Асема наконец вернулась из облака газа. Они вместе, пошатываясь, пересекли парковку и нашли на бульваре другой газон, подальше от участка. Лорана нигде видно не было. Хетта вылила воду из припасенной в рюкзаке бутылки на глаза Асемы. Моргая сквозь струйки, Асема ахнула и заявила, что возвращается в ряды протестующих. Хетта пригрозила ударить ее. «Черт, ты же обещала!» Асема не хотела уходить, но Хетта ее заставила. Они направились обратно к «Форестеру», обсуждая, не стоит ли им попробовать воспользоваться «Лифтом»[116], но из-за ковида решили, что это слишком рискованно.

Их ноги распухли. Подмышки горели. И кожа. Прогулка казалась бесконечной. Хетта намочила бандану и повязала ее вокруг шеи. Она пожалела, что надела кеды, потому что в них не было супинатора. Беременность стала для ее ступней настоящей катастрофой.

– На хер полицию! – то и дело повторяла Асема. – Они, черт возьми, стреляли в нас этим гребаным дерьмом.

Наконец они добрались до машины и на ней вернулись домой. И теперь, когда Хетта лежала с ребенком в ожидании сна, смесь увиденных за день образов то появлялась, то исчезала перед глазами. Ее разум вспыхивал звуками и цветными картинами, а затем вновь становился серым. Она вздрогнула. Сумасшедшие сцены из прошлого, которые возникали всякий раз, когда она была в полусне, – неудачные связи, пьяные клиенты, свидания с маньяками, контролирующий босс, парень-садист и ее собственные приключения, затеянные из чистого любопытства, которые дорого ей обошлись, – всплывали в ее сознании, а затем проваливались в пропасть. Лоран прокрался внутрь ее сознания, но она послала в его направлении слова «амбивалентность». Она сделала десять глубоких вдохов, рекомендованных приложением для сна, и наконец погрузилась в дрему, укрытая хлопьями снега. Джарвис. Мой любимый кроха, я никогда не покину тебя. Картины прошлого, смешанные с сегодняшними, мелькали, как капли дождя в свете уличных фонарей. Она ощущала холодное убожество и драматизм всего, против чего она восставала, чему была причиной или от чего страдала в жизни.

28 мая