Срочный фрахт

— Понимаю, товарищ лейтенант, — так же мягко отозвался сигнальщик и спустя мгновение спокойно, почти не подымая голоса, сказал, поворачиваясь к командиру: — Справа, курсовой сорок, силуэты.

Пригожин взглянул, но ничего не увидел в темной прорве воды. Но он знал, что Пухов никогда не ошибается, и поэтому скомандовал:

— Орудия на правый борт!

Тонкие стволы пушек развернулись направо. Теперь и Пригожин увидел на траверзе катера низкие, длинные и быстрые тени, мелькающие среди белых гребней.

— Опознавательные! — приказал он.

Из темноты замигал ратьер.

— Нам, товарищ лейтенант, — сказал Пухов, — подойти к борту «222-го», принять командира дивизиона.

Катер круто повернул, оставляя за кормой пенистую дугу, и подошел к головному дивизиона. Корабли сильно мотало. Краснофлотцы стали по бортам с кранцами и крюками, оберегая катера от толчков. И когда палубы на один миг сравнялись на подъеме, с «222-го» ловко, по-кошачьи, перепрыгнул на палубу к Пригожину командир дивизиона и, пробалансировав между снарядными кранцами и люками, поднялся на мостик.

— Задание выполнено, товарищ капитан второго ранга, — отрапортовал Пригожин. — Старшина Остапчук находится в указанной точке для указания входа отряду.

— Ладно! — сказал командир дивизиона. — Только бесполезно…

Он помолчал, посмотрел на бушующие и хлещущие в борта катера валы и продолжал:

— За выполнение задания благодарю, но операцию отменили. Шторм усиливается. В такую бурю лезть в этот дьявольский чулок нельзя. Угробим корабли. Придется подождать до лучшего случая. Корабли пойдут назад.

— Товарищ капитан второго ранга, — непроизвольно вырвалось у Пригожина, — так Остапчук же там остался.

Командир дивизиона вплотную приблизил лицо к Пригожину и с усмешкой сказал:

— Кажется, я не подавал повода заподозрить, что я способен бросить на произвол судьбы кого-нибудь из наших людей…

— Виноват, товарищ капитан второго ранга!.. Я… — Пригожин смешался, не наводя слов.

— Вот то-то, что вы, — укоризненно обронил командир дивизиона. — Я пойду с вами снимать вашего Остапчука. Ворочайте на обратный курс. Отраду дайте сигнал «Возвращаться в базу».

— Есть сигнал «Возвращаться в базу», — весело повторил Пригожин.

Пухов отмигал ратьером сигнал. Корабли разошлись снова. Восемь катеров легли на курс, ведущий к базе, один помчался, зарываясь носом во встречную — волну, к заброшенной в водной пустыне точке, где ждал, исполняя роль живого маяка, старшина Остапчук. Командир дивизиона отошел на левое крыло тесного мостика и стоял там, смотря в море. Пригожин вынул пробку из переговорной трубки в моторный отсек.

— Солодов, — крикнул он вниз, — в труху разбиться, зубы в порошок, а выжать из всех моторов все, что можно. Шторм! Каждая минута — золото! Идем спасать Остапчука. Ясно?

— Ясно, товарищ лейтенант, — услышал он уверенный и бодрый ответ старшины моторной группы и облегченно закрыл отверстие трубы пробкой.

Но волнение, от которого во всем теле точно покалывало иголочками и становилось горячо, не покидало лейтенанта все время, пока катер проходил, как казалось Пригожину, невыносимо медленно тот путь, который на карте был проложен коротенькой прямой линией, упирающейся в точку, обведенную аккуратным кружком.

Он не находил себе места и топтался, переступая с ноги на ногу. И, может быть, впервые за всю службу он пожалел, что командует катером, на мостике которого нельзя сделать двух шагов, а не миноносцем, где можно разрядить напряжение ожидания, безостановочно шагая с крыла на крыло, расходуя внутреннюю энергию на движение.

И чем ближе подходил катер к точке, тем больше волновался Пригожин.

Он уже не отпускал от глаз бинокля и вдруг сказал Пухову:

— Пухов, дорогой! За обнаружение огня банку джема. Какого хочешь — на выбор. Абрикосовый, яблочный, сливовый.

Он не увидел, а почувствовал, как Пухов улыбнулся в темноте и так же взволнованно ответил командиру:

— Так я и без джема… Остапчук ведь друг мой, товарищ лейтенант.

Командир дивизиона отошел от обвеса и приблизился к Пригожину. Должно быть, он или увидел, или тоже инстинктом понял состояние лейтенанта, потому что, постояв рядом с ним, неожиданно положил руку на плечо Пригожина и, придвинувшись, вполголоса сказал:

— Волнуетесь? Это правильно, что волнуетесь за своих людей. Так и должно быть у хорошего офицера. Только учитесь волноваться так, чтоб другим видно не было, а то волнение заразительно и работе мешает.

— Я ничего, товарищ капитан второго ранга, — начал Пригожин и запнулся, прерванный возгласом Пухова, теперь уже громким, не сдерживающим своей силы:

— Вижу проблеск прямо по носу.

— Где? Где? — торопливо вскрикнул лейтенант.

— Да вот… Прямо впереди, товарищ лейтенант. Мигнул и нет…

Пригожин смотрел в темноту, и ему казалось, что его глаза выступают из орбит и тянутся какими-то щупальцами, сверля ночь. У него даже заныли глазные яблоки, но он ничего не видел. Никакого огонька. Все было черно и непроглядно.

— Не показалось, Пухов?