Срезающий время

Особняк, снятый с высоты птичьего полета, был, по-моему, самым большим в районе всего предместья Величек. Да что говорить, наверно, во всей видимой мною Польше. Стоял он на возвышенности посреди двух широких дубрав, между которыми простиралась лужайка с искусственно выравненным ипподромом, яблоневый сад, природный пруд и голубятня. Огромный дом, окруженный садом с лужайками и живыми изгородями, казался почти вымершим: лишь несколько окон были освещены тусклым светом, из чего я заключил, что магнат с друзьями проводит вечер где-то в Кракове либо уже спит. Окружавшие сад стены были не высоки. Около метра с небольшим и зияли частыми прорехами. Создавалось впечатление, словно кто-то умышленно разбирал верхние камни. Причем со стороны конюшни высота стала такой, что через забор легко можно было перескочить.

В тот вечер вокруг стояла такая тишина, что я почти решился провести акцию прямо сейчас, без всяких приготовлений, как при повторном просмотре вдруг заметил слабый дымок, стелившийся из-под холмика, словно кто-то курил. Хотя какой холмик? Самая настоящая землянка, в которой как минимум сидит охранник, словно егерь в секрете. Вот и объяснение прорех в заборе, умно. Спрятав аппаратуру в сумку, я быстро, прямо на корточках, по памяти, набросал рисунок усадьбы и, обозначив сидевшего наблюдателя, ясно увидел, что выставленный секрет является самым уязвимым местом для проникновения. А все потому, что недавно возведенная голубятня закрывает собой землянку, и наблюдать за ней могут лишь сами птицы. Стоит выждать, когда будет происходить смена караула, рассчитать время и действовать. Едва я встал на ноги, как услышал за спиной быстрые шаркающие шаги. Я обернулся и увидел Полушкина.

– Иван Иванович, – тихо произнес я, – так и заикой стать недолго. Ваши люди смогут так же, как вы подкрались ко мне, без лишнего шума разобраться с караульным?

– Пока нареканий не было, – немного смутившись, ответил Полушкин.

– Тогда нам стоит кое-что обсудить и договориться об условных сигналах.

* * *

Около одиннадцати часов пополудни возле именья внебрачного сына Понятовского появился всадник с ярко-рыжими усами и повязкой на глазу в сопровождении груженного бутылками тарантаса.

– Здесь ли обосновался великовельможный пан Понятовский? – поинтересовался я, слезая с лошади.

– Как прикажете доложить? – спросил старик-привратник.

– К нему в гости, холера ясна, прибыл пан Сигизмунд Жулиньский из Вильно.

Привратник скрылся за дверью, а спустя минут пять появился какой-то толстяк, опоясанный саблей, в сопровождении другого толстячка с бегающими глазками. Поприветствовав и представившись, я завязал разговор.

– Еще в Варшаве до меня доходили слухи о необыкновенных способностях одного благородного шляхтича напиваться на славу и оставаться на ногах после гарнеца[42] токая, и так как из всех друзей в столице не нашлось никого, кто был бы достоин сесть с ним за один стол, то он уехал сюда. В краковской пивной это подтвердили, и до сих пор не проходит ни дня, когда о подвигах этого достойного человека ни сообщается в тостах. Я вот сам не против пропустить бутылочку-другую и подумал: а не приехать ли мне к нему и все выяснить самому?

– Вот как… – Понятовский икнул. – А ступай-ка ты прочь! Ты, видимо, сам не знаешь, к кому пришел.

– Ха, так я и думал, – поправляя тряпку на ящиках с зазвеневшими бутылками, – брехали все про благородного шляхтича. Ни силы в нем нет, ни здоровья. Поворачивай, Янык, тарантас, да поехали обратно в Варшаву.

Понятовский сверил меня глазами с головы до ног и насмешливо сказал мне:

– Ты что ж, любезный! Вздумал шутить со мной? Посмотри на самого себя: ведь тебя можно скорее покласть в гроб, чем допустить до бутылок. Ни живота доброго, ни носа красного, да и речи ведешь, словно москаль какой-то.

– Осмелюсь доложить, великовельможный пан, – сказал я, – у нас в Вильно есть старая поговорка: не суди о женщине по чепцу, о коне по сбруе и о человеке по наружности. Вероятно, до слуха вашего дошло уже, что все мы, обитатели Вильно, с постоянным усердием следуем примеру, так блистательно подаваемому нам предками, когда за вытоптанный хмельник отсыпали плетей. Вижу по вашей мудрости, знаете. Так вот, не хвастаясь пред остальными, – горделиво добавил я, – смело могу сказать, что во всем городе нет никого, кто бы решился помериться со мною за бутылкой. Да хоть на двести дукатов готов поспорить, – доставая из сумки деньги.

Тучность, заплывшие глаза, красный нос и багровые щеки вкупе с хриплым пропитым голосом выдавали в шляхтиче знатного выпивоху, действительно обладающего искусством пить, супротив которого шансов за застольем у меня не было. Кабы не свойства «чертова ядра» со всевозможными отравлениями, я бы и не рискнул.