Среди пуль

Они миновали маленький пыльный городок, въехали в древний сосновый бор. Прокатили мимо красных, уходящих ввысь сосен. Оказались у монастырских стен. Обитель, казавшаяся из полей плавающим островом, нерукотворным чудом, здесь, вблизи, выглядела скромней и обыденней, с обшарпанными невысокими стенами, жестяными облупленными ангелами на низкорослых угловых башнях. Сквозь растворенные ворота в обе стороны проходили богомольцы. Какая-то женщина в запыленной долгополой юбке и мужских стоптанных башмаках подошла под благословение отца Владимира.

Они прошли сквозь ворота и оказались среди каменных палат, пристроек, церквей и часовен. Некоторые были обновлены, оштукатурены, покрашены в нежно-розовые и зеленые тона. На других шла работа, укреплялась кладка. Вместо проржавелой кровли укладывались новые медные листы. Тут же, на земле, под навесом, была устроена звонница. На свежеструганой балке висели зеленые колокола, с их языков свисали толстые верви. Под навес к колоколам вела усыпанная песком дорожка.

Главный собор был открыт, сверкал побелкой. С высоты, с куполов и крестов, изливалось сияние. Щурясь на солнце, Белосельцев смотрел, как в высоте и блеске носятся стрижи.

– Постойте тут, – сказал отец Владимир, – а я пойду наведаюсь, как отче. Сможет ли нас принять.

И ушел, а они остались у храма, пропуская мимо себя тихих, утомленных дорогой богомольцев.

Прошел длинноволосый немолодой бородач, по виду сельский батюшка, в сапогах, безрукавке, с землистым кротким лицом. Перед входом размашисто перекрестился, привычно поклонился, сгибая худую спину. Белосельцев разглядел седую, перевязанную тесемкой косицу на затылке.

Следом проскользнула маленькая, похожая на серую мышку нищенка с острым носом, проворными глазками, с заплечной сумкой на веревочных лямках. От нее пахнуло кисловатой плесенью, словно сума ее была полна отсыревших корок хлеба.

Красивая бледная женщина с запавшими больными глазами, с темными складками в уголках губ топталась на ступеньках храма, не решаясь войти. Встретилась глазами с Белосельцевым, побледнела еще больше, часто, несколько раз перекрестилась и исчезла в дверях.

Светлая, чисто одетая старушка держала за руку маленькую, на кривых ножках, девочку. Она что-то нашептывала ей, показывала, как надо креститься. Девочка повторяла ее движения, путала руку, и бабка несердито ее поправляла. Затем утянула в храм.

Все, кто являлся к храму, казались Белосельцеву принадлежащими к старинному укладу жизни, уже исчезнувшему, знакомому лишь по книгам и картинам. Но здесь, в обители, этот уклад вдруг обнаружился. Белосельцев ощутил себя частью этого стародавнего уклада и подумал, что лицо его приобрело общее для всех богомольцев выражение усталости, смирения и ожидания.

Из церкви вышел маленький человек в косоворотке и безрукавке, повернулся к храму, перекрестился. Поклонился, доставая рукой ступеньки, и, обернувшись к Белосельцеву, со вздохом сказал:

– Плачут иконы-то! Вторую неделю слезы льет Царица Небесная! Видно, большая беда идет! Жаль ей Россию-то! Об нас, грешных, плачет! – И пошел, громко шаркая большими кирзовыми сапогами.

– Говорят, в псковских пещерах икона заплакала! Кровавые слезы льет! – подхватила слова человека рыхлая, цыганского вида женщина с сальными черно-синими волосами. – В разных местах Богородицы плачут! Значит, мор, или война, или какая другая беда! А и то – учит нас Господь, а все уроки не впрок! Значит, новый урок готовит!

– Молимся с пустым сердцем! Пустая молитва к Господу на небеса не доходит, тут, при нас, остается! – укоризненно произнес сутулый, похожий на землемера мужчина в белом картузе. – Хорошо, праведники еще есть на Руси! Как последний праведник помрет, так и опрокинется Россия!

Смысл этих слов, не постигаемый до конца, казался Белосельцеву гулом из далеких стародавних времен, когда его еще не было, а были его деды и прадеды, чьи чудные лица на толстых, с золотыми обрезами фотографиях хранились в фамильном альбоме.

Появился отец Владимир, взволнованный, радостный.

– Отец Филадельф нас примет и, если позволят силы, окрестит прямо в келье!.. А пока войдем в храм!

И все трое – отец Владимир, Катя, Павлуша – закрестились, закланялись. Белосельцев вслед за ними с горячих, залитых солнцем ступеней шагнул в прохладное, смугло-золотое пространство храма, пятнистое от множества горящих свечей.

Было людно, пестро от платков, стариковских лысин, красных и зеленых лампад. Сияла медь окладов. Иконостас, перевитый золотыми зарослями, кустисто возносился в сумрачную высоту. В нем, как на золотых, пронизанных лучами ветвях, расселись ангелы, апостолы, святители. Держали книги, мечи, кресты. И если долго, не мигая, смотреть, то начинало казаться, что заросли шевелятся, у апостолов и ангелов колышутся плащи и накидки, они меняются местами, пересаживаются с ветви на ветвь и их движения производят тихий древесный шум, как от слабого, бегущего по вершинам деревьев ветра.