Среди гор

— Он не бросил привычек своих предков.

— От него нет покоя. Налогов при нем стало намного больше.

— Их сам Саадат придумывает. Не может государство так часто требовать с нас разные налоги!

Недоверие и неприязнь к Саадату росли с каждым днем. Саадат подозревал, кто копает ему яму, и, как ни старался, не мог скрыть своей ненависти к беднякам, коммунистам и комсомольцам. В последнее время джарымболуш с особой силой возненавидел Омура, неграмотного, но смелого и трудолюбивого джигита. С Омуром было легче разделаться, чем с коммунистами и комсомольцами. И Саадат решил как следует «проучить» его, а заодно припугнуть других непокорных бедняков. Ведь если бедняки вновь станут послушны Саадату и аильным аксакалам, каждую осень к нему во двор будут пригонять по тридцать — сорок баранов, а он, надев татарскую тюбетейку, будет посиживать дома и попивать чай, поднесенный Айной. Теперь его благополучие было под угрозой. В этом Саадат винил Омура, который, по его мнению, настраивал против него народ.

Раз как-то Саадат пошел к Султану, у которого пили джорочу. Все сразу заметили, что председатель не в духе.

— Ой, наш эркебала обиделся на кого-то!

— Мы сейчас развеселим его.

— Может, куропатку для него поймать?

— Или убить лису?

— И-и, надо поймать живого зайца.

Как ни старались джорочу, на этот раз им не удалось развеселить Саадата. Когда все выпили по четыре чашки бузы, Саадат молча поднялся и вышел из мазанки. Он вызвал исполнителя Матая и распорядился:

— Мне надо ехать в город. Приведи коня Омура.

Для Матая Саадат был не только начальником, но и дальним родственником, и Матай выполнял все приказы председателя аилсовета беспрекословно.

— А если он не согласится? В долине нет человека упрямее Омура. Он может не послушаться даже самого аллаха.

— Пусть только попробует. Возьми коня и приведи. Тебя посылает не теща, а председатель аилсовета. Понял?

Омур был один из тех дехкан, которые за последнее время встали на ноги и уже не ходили на поклон к богачам, прося у них лошадь на время полевых работ или что-нибудь из пищи. Он имел корову, двух лошадей, овец. Лет шесть назад Омур купил вислобрюхого с красивой черной гривой и коротенькой челкой чалого стригунка. Нрав у стригунка был спокойный, он не артачился и не брыкался, как другие молодые лошади. Омур кормил чалого из своих рук. Он охотно пил джарму из чашки, ел вареную картошку, которую хозяин оставлял для него от своей скудной еды. Изредка Омур давал жеребенку сахар. Стригунок, быстро схватив кусок губами с ладони, грыз его с хрустом, долго чмокал, облизывался, как ребенок. Аилчане называли чалого стригунка «баловнем Омура». В те дни, когда жеребенку не подавали в чашке джарму, он не отходил от юрты хозяина. Если кто-нибудь шел в это время к Омуру, стригунок провожал его до самой двери и останавливался, как бы говоря: «Скажи хозяину, что я его жду. Пусть вынесет мне поесть». И если Омур не выносил джарму, стригунок начинал бить копытами о землю, рвать зубами войлочное покрытие юрты.

— Смотрите, что он выделывает! Скотина, а капризничает, как малое дитя! — поражались люди.

Однажды жена Омура сварила на очаге, вырытом неподалеку от юрты, полный казан джармы и, сняв его с огня, поставила на землю остудить. Сама вошла в юрту. Чалый стригунок, стоявший в загоне, как только почуял запах джармы, подбежал к казану. Он нерешительно обнюхал края казана, потом, не удержавшись, подстегиваемый разыгравшимся аппетитом, опустил в него морду, но тотчас попятился назад, испуганно прядая ушами, замотал головой, начал брыкаться, став задом к казану, и опрокинул его.

На шум выбежала из юрты хозяйка. По земле растекалась горячая джарма, дымясь сизым паром, а чалый стригунок шел к своему загону, сердито мотая головой.

— Проклятая скотина, пусть переломаются твои ноги! — ругалась хозяйка.

Омур стоял поодаль и, посмеиваясь, наблюдал за проделками своего любимца. Подойдя к жене, Джигит напустился на нее:

— Камень тебе в рот, проклятая баба, пусть у тебя самой переломаются челюсти! Сама ты виновата! Зачем оставила свой казан без присмотра?

С тех пор прошло четыре года. Чалый превратился в рослого, сильного коня.

— Какой бы плохой ни была дорога, мой чалый может один приволочь бревно в два обхвата, вот верный помощник, — гордился своим конем Омур.

Этого-то коня и решил Саадат отнять у хозяина.

Матай подъехал к землянке Омура и потихоньку вывел за повод привязанную во дворе лошадь, но Омур услышал стук копыт.

— Эй, здравствуйте, мырза! Вы куда ведете мою лошадь?

— Саадат велел привести.

— А хозяину-то надо сказать?

— Дорогой мой, кого мне слушаться и кого бояться? Там болуш меня ругает, здесь ты кричишь. Чей я джигит, его или ваш?

Омуру хотелось схватить Матая за шиворот и стянуть с лошади, однако он передумал: «Чем виноват этот бедняга? Ему приказывают, он выполняет. Нет, лучше поеду к тому, кто прислал его».

— Подожди, — сказал Омур, сдержавшись. — Я сам отведу коня Саадату.

Исполнитель остановился, Омур сел на своего чалого, и они подъехали к мазанке Султана, где пили джорочу. Услышав топот, Саадат вышел. Он хмуро приказал: